Слуга облегченно выдохнул и дрожащей рукой пригладил вставшие дыбом волосы. Мистический кошмар получил вполне обыденное объяснение: лаборант оказался живучим, как и полагалось всякой сволочи. Хорошие люди, бывало, тоже выживали после таких неприятностей, но насчет лаборанта слуга был уверен на все сто процентов, особенно сейчас.

– Эй, этот приду…, – слуга запнулся, увидев идущего Бумкаста и сообразив, что сейчас за оскорбление получит неадекватно сильный ответный удар, быстро поправился, – …придавленный жив!

И стал отбрасывать камни с утроенными силами. К нему поспешили на помощь.

Слуги освободили Альтареса и переложили его на носилки. Бумкаст бессильно опустил руки. Альтарес лежал без сознания, и лужа крови медленно увеличивалась. Врач уже останавливал кровь, что-то мрачно бормоча под нос. Слуги подняли носилки и понесли их в лазарет. Бумкаст последовал за ними.

– Кто-нибудь, бегом в лазарет, пусть срочно приготовят стол для операции на ноги! Как только принесут Альтареса, пусть начинают! – приказал подоспевший второй советник. – М-да… Если парень выживет, он рискует остаться безногим инвалидом. В лабораторию еще не заходили?

– Нет.

– Вы меня удивляете. Там могли быть люди!

– Не могли, – ответил второй советник. – Они вылетели на ковре-самолете, как я упоминал ранее.

– Что, помимо лаборантов там никогда никого не было?

– Да не переживайте, просто мы еще не разобрали завал, чтобы в нее войти.

Второй советник обратился к подошедшему первому:

– Значит, парни улетели. Как думаете, это диверсия, или химики случайно создали взрывчатку и разнесли здание непреднамеренно?

– Я все же подозреваю, что у нас диверсия, – сказал первый советник. – По зрелому размышлению, я пришел к выводу, что в произошедшем есть определенные непонятки. Нам нужно допросить основных участников. Надеюсь, Альтарес выживет и предстанет перед судом во вменяемом состоянии.

– Проведем тщательное разбирательство, – поддакнул второй советник. – Стража, вы собираете возможные улики и документацию, затем опечатываете лабораторию, чтобы в нее не заглядывала праздношатающаяся публика. Иначе за ночь растащат улики на сувениры, и мы останемся у разбитого корыта с горой бесполезных версий случившегося. Первым делом ищем следы взрывоопасных реактивов и пытаемся понять: взрыв – случайность, а бегство колдунов, соответственно, совершено из-за страха перед последствиями, или же произошла запланированная операция, а наши лаборанты, соответственно, являются диверсантами?

– Шпионами? Чьими? – заинтересовались стражники.

– Люди годами пытаются найти ответы на подобные вопросы, а вы хотите, чтобы я вам с ходу назвал, кто чьим шпионом является?! – изумился первый советник.

– Но вы же самый информированный человек в государстве.

– Вражеские шпионы мне еще не подчиняются.

– Непорядок.

– Не то слово! – согласился первый советник. – Будем давить гадину, пока не изменит свое отношение к этому вопросу.

Через час группа из пяти человек вошла в лабораторию и озадаченно осмотрелась. В лаборатории царил первозданный хаос. Мебель вперемежку с горшками, землей, инструментами, склянками, пробирками и исписанными бумагами рассредоточилась по лаборатории, и никакие документы невозможно было собрать из-за того, что Баррагин разорвал их на мелкие кусочки, а затем устроил небольшой погром.

– Добро пожаловать! – поприветствовал он вошедших.

– Баррагин, в чем дело? – строго спросил первый советник. – Мне сообщили, что ты улетел.

– Альтарес решил присвоить мое изобретение и устроил диверсию, – честно сказал лаборант. – Фармавиру пришлось срочно улететь вместе с моими документами, чтобы не оказаться убитым, и чтобы Альтарес не имел возможности воспользоваться моими записями и выдать их за свои.

– Но ты не находишь странным, что диверсант сам оказался под обломками произведенного им взрыва? – возразил первый советник.

– Но он жив?

– Да.

– Не нахожу. Почет в случае победы над Горгоной перекроет полученные им увечья.

Первый советник посмотрел на лаборанта с грустью.

– Ты знаешь, что его характер не самый лучший, – сказал он. – Я тоже это знаю. Но суд – высшая инстанция, которой никто не указ. Их будет сложно убедить в том, что Альтарес виновен в произошедшем. Обстоятельства играют против тебя.

– Я готов рискнуть, – сказал Баррагин.

Первый советник кивнул и приказал стражникам:

– Поместить подозреваемого под домашний арест до начала суда!.. Баррагин, скажи, ты на самом деле создал то, о чем говорил пять лет назад?

– Да, – ответил лаборант. – Сегодня я собирался предъявить их миру, но пришел Альтарес и все испортил.

– Ты можешь показать линзы сейчас.

– Они у Фармавира, – ответил Баррагин. – На случай, чтобы Альтарес не выдал их за свои. Пусть смастерит собственные, если сможет.

– Понятно. Умно поступил, ничего не скажешь! – одобрительно заметил первый советник. – Будем ждать выздоровления Альтареса и последующего суда. Удачи тебе, парень!

– Она пригодится всем нам, – заметил Баррагин.

Стражники вывели Баррагина из лаборатории, первый советник вышел последним и лично опечатал кабинет. Вскоре король узнает, что по вине одного из трех лаборантов изобретение, о котором он мечтал много лет, оказалось недоступно. И суд должен был четко ответить на вопрос о том, кто прав, а кто виноват.

* * *

Фармавир выпустил из рук магического художника – волшебную пташку, умеющую создавать картины в наиболее выгодном ракурсе. Пташка выпорхнула из ладони и облетела ковер-самолет на приличном удалении. Фармавир стоял, гордо распрямив плечи и держась за меч. Согласно правилам, полагалось сохранять неподвижность примерно треть часа, чтобы на портрете получилось четкое лицо и мелкие детали одежды. Его плащ развевался за плечами, в лицо светило восходящее солнце. Вокруг были облака и синее небо – самое то для фона картины.

Пташка совершила круг почета и запорхала перед ковром, на лету создавая картину. Холст, грунт, масляные краски – все появлялось само собой, сантиметр за сантиметром увеличивая площадь картины.

Птичка пропела незатейливый мотивчик, докладывая, что запомнила мелкие детали, и теперь полностью воссоздаст изображение по памяти. Фармавир расслабился.

– Теперь можно сесть и наслаждаться бегством. Когда-нибудь повешу эту картину на самом видном месте в собственном дворце, – мечтательно произнес он, – и назову ее скромно, но со вкусом: «Жизнь в бегах: высоко и недоступно!».

Птичка уверенно рисовала, картина расширялась и удлинялась, как тесто на дрожжах. Фармавир наблюдал за ее работой, практически не отрывая взгляда, и когда картина оказалась готова, с восторгом взяли ее в руки. Пташка исхитрилась создать и небольшую деревянную рамку, чтобы холст не сворачивало порывами сильного ветра.