– Это я, Арусяк, не стреляй! – замахала руками Арусяк.

– Арусяк? Что ты здесь делаешь, дочка? – удивился дядя Ваго.

– Я пришла тебе сказать, что моя сестра Соня не порник, я все перепутала.

Арусяк отдышалась и рассказала Ваго всю историю: про письмо Гарника, про словарь, в котором не оказалось этого злосчастного слова, про то, как обидела сестру. Ваго слушал молча и крутил ус:

– Хм, это плохо, что она не порник, еще долларов двести мне бы не помешало! Хорошо, что все обошлось. Я тебе вот что скажу: если чего не знаешь, приходи, я тебе объясню. А пока на вот, возьми. – Ваго протянул Арусяк пакет с алычой. – Я под деревом собрал, которое вы трясли, не пропадать же, раз уже упали.

Арусяк поблагодарила, попрощалась и с чувством выполненного долга пошла к склону, с которого началось ее путешествие. Критически осмотрев склон, Арусяк поплевала на ладони и стала подниматься. Подъем оказался намного легче спуска; правда, пару раз ей все же пришлось остановиться и перевести дыхание. Вскарабкавшись на самый верх, Арусяк посмотрела вниз.

На краю сада возле сторожки сидел у костра дядя Ваго и смотрел на нее. Арусяк помахала ему рукой. Он помахал в ответ, подбросил в огонь веток и пошел в домик приводить себя в порядок. Вечером, согласно расписанию, Ваго ожидал визита Нвард и очередного сеанса излечения души и бренного тела. Достав из кладовки бутыль вина, Ваго вытер с нее пыль, а потом бережно, как древнюю вазу, потом поставил на стол. «Эх, хороша жизнь!» – подумал он.

Арусяк прижала руки к задним карманам, на которых зияли две дыры, и побежала по направлению к девятиэтажке.

– Почему ты не приехала с Сенуликом? – удивилась бабушка, когда Арусяк вошла в квартиру.

Сенулик бегал по коридору с рулем в руках и издавал душераздирающие звуки, имитируя рев мотора.

– Да так, решила прогуляться, – отмахнулась Арусяк, повернулась к бабушке задом и собралась идти в свою комнату.

Арусяк-старшая, увидев на штанах любимой внучки две огромные дыры, из которых торчали кружевные трусики, чуть не упала в обморок – и упала бы, если бы, на свое счастье, не сидела на диване.

– Аман! – запричитала бабушка. – Позор какой! Как ты могла так ходить?!

Опозоренная Арусяк робко заикнулась, что ходила она не так, а прижимая руки к карманам.

– Еще лучше. – Бабушка схватилась за сердце, тяжело вздохнула и прошептала: – Хотя бы никто из соседей не видел тебя в таком виде?

– Нет, никого не было. – Арусяк покраснела и пошла в свою комнату.

И возможно, дефиле дочери Погоса в рваных штанах так и осталось бы тайной, если бы не Хамест, с которой Арусяк столкнулась, когда вбегала в подъезд. К вечеру об инциденте знал весь дом. Жена лиазора Вартуш, которая прибежала к Арусяк-старшей якобы попросить соли (а на самом деле – посплетничать), заявила, что соседка с первого этажа Ашхен своими глазами видела, как Арусяк-младшая разгуливала по району в одних трусах. Бабушка схватилась за голову и пошла спасать репутацию внучки, а именно – искать тот самый длинный язык, который начал разносить сплетни.

Первым делом бабушка отправилась к Ашхен и заявила той, что если она не прекратит разносить сплетни, которые совершенно беспочвенны, поскольку ее внучка сегодня вообще не выходила из дома, то она расскажет всем на свете, что Ашхен тайком встречается с мужем Хамест.

– Чего врешь, не было такого! – вспыхнула Ашхен.

– Так и внучка моя без штанов не бегала! Она с родителями на Севан поехала! – приврала Арусяк.

– А я почем знаю, куда она поехала? Мне Хамест сказала, что видела Арусяк в рваных штанах, а я тете Вартуш сказала. Не со зла сказала, хотела поинтересоваться, может, что у вас случилось. А то, что она без штанов была, так это Вартуш придумала. Внуком своим клянусь, не говорила я такого!

– Ладно, верю. Только ты дальше не болтай, а то я тоже много чего могу порассказать, – пригрозила Арусяк-старшая и побежала на шестой этаж.

– Обижаешь, тетя Арусяк, как я могу про любимых соседей сплетничать, – покачала головой Ашхен, закрыла дверь и бросилась к телефону: – Алло, Карина? Карин-джан, тут такое творится! Внучка Арусяк, да-да, которая из Харькова приехала, гуляла сегодня без штанов с двумя мужчинами под ручку. Во дворе гуляла, представляешь? Нет, то не шорты были, а может, и шорты, но слишком уж короткие. Целую тебя, Карина-джан, только ты никому не говори, ага, целую, до встречи.

Бабка Арусяк в это время упорно жала на кнопку звонка у квартиры Хамест:

– Открой лучше, я же знаю, что ты дома! Лучше открой!

Хамест открыла, выслушала соседку и развела руками:

– Я? Да как ты могла подумать, тетя Арус? Мы же соседи! Не видела я ничего, видела, как Арусяк поднималась, руки к попе прижимала, а что там было – рваные брюки или не рваные, – я этого не знаю, не видела.

– Ладно, но я тебя предупреждаю: язык оторву, если будешь сплетничать.

– Ну что ты, тетя Арус. Заходи мою стенку новую посмотри, кофе попьем.

– Некогда мне, – фыркнула бабушка и пошлепала наверх.

За ужином Арусяк ковыряла вилкой в тарелке и исподлобья посматривала на бабушку. Арусяк-старшая сидела чернее самой черной грозовой тучи и думала, стоит ли посвящать всю семью в подробности произошедшего. Посмотрев на страдальческое лицо внучки, старушка решила, что любимому сыну знать о позоре дочери необязательно, тем более что на горизонте замаячила новая проблема, вернее – две.

Первая (и самая страшная) проблема заключалась в загорелом теле невестки Аннушки.

– Ты что, загорала? – спросила Арусяк у невестки.

– Да, а что? – невозмутимым тоном ответила Аннушка.

– И купалась?

– И купалась!

– В купальнике? – Бабушка посмотрела из-под очков расширившимися от ужаса глазами.

– В купальнике, – ответила Аннушка.

– Стыд-то какой! Позор какой! – Бабушка схватилась за голову и заохала. – Да в мое время женщины даже в платьях стеснялись рядом с мужчинами купаться.

– А я не стесняюсь, – ответила Аннушка и ушла в свою комнату.

– И черт с тобой, – пробурчала Арусяк, проводив невестку взглядом, полным презрения, и переключила свое внимание на вторую проблему, не менее серьезную и неприятную.

Во главе стола сидел Петр, красный как рак. Вся его кожа горела так, будто черти поджаривали его в аду на сковородке. Петр проклинал себя и искренне сожалел о том, что не послушался жены и не намазался кремом для загара. Офелия сказала, что поможет мацун, Гамлет – что сливочное масло, а Рузанна предложила обмотать Петра влажной простыней и время от времени обливать холодной водой. Мазаться мацуном и маслом Петр не хотел, а уж уподобляться египетской мумии – тем более. Вежливо отказавшись от предложений родственников, он собрался удалиться в спальню и страдать молча, но тут Арусяк-старшая хлопнула себя по лбу: