седьмого года. Того дела, когда он труп сжигал… И в числе пособников мелькнул Акинфей Дрожжин, он же Савельев.

– Так Дрожжин или Савельев? – раздраженно перебил помощника шеф.

– Акинфей из крестьян Лужского уезда, земляк атамана. Среди крестьянства часто так бывает: есть фамилия по паспорту, а есть деревенская кличка. И она порой прилепляется крепче фамилии.

– У меня в Чиргушах[99] тоже так было, я вспомнил. Продолжай. Думаешь, тот Акинфей и есть наш буфетчик?

– Да. Тогда становится понятна его связь с «иваном». Переменил фамилию, спрятался от властей и…

– Пошли запрос в волость. Это все?

– Нет, – спокойно ответил коллежский асессор. – Я допросил курьера, которого нанимал сегодня утром Парамон-Акинфей. И выяснил, что тот бегал с запиской от буфетчика…

Он сделал эффектную паузу и продолжил:

– …в Стеклянный городок.

– Куда-куда? – удивился вице-директор. – За Обводный канал? Далековато от Крюкова.

– Сами говорили, что Туз умный. Где живет – не гадит.

– Но где, где именно? Стеклянным городком называют всю местность от Обводного до села Смоленского. Замучимся искать.

Благово подошел к карте города, висевшей на стене, и стал показывать на ней прокуренным пальцем:

– Фаянсовая улица, Хрустальная, Глазурная, Глиняная… Стеклянный переулок…

– Курьер передал записку сторожу пивоваренного завода Ефимовича, что на Безымянной улице. Я навел справки: завод находится под арестом за долги хозяина. Пиво там давно не варят.

– Идеальное укрытие! – восхитился Павел Афанасьевич. – И впрямь не дурак наш противник. Поди его там сыщи. Какой-никакой, а завод. Сторож на воротах чужого не пустит. Если пяток человек там поселятся, это можно долго сохранять в тайне. И полиция не сунется прописку проверять.

Он хлопнул ладонью по столу:

– Все, ребята, вы попались. Осталось только взять, и желательно без кровопролития.

На этих словах вице-директор ткнул пальцем в помощника:

– Ну?

Тот ответил:

– Требуется разведка. А лезть наобум, против всей банды… Атаману терять нечего, ему светит военный суд.

Благово потер залысину:

– Пивной завод на окраине… Хм. Есть мыслишка. Алексей, ты давно не встречался с Силима-Самуйло? Он в каком сейчас состоянии?

Август Силима-Самуйло был одним из осведомителей Павла Афанасьевича. Несмотря на громкую фамилию, он вел босяцкий образ жизни, крепко выпивал и посиживал иной раз в арестном доме. Выйдя из запоя, Август превращался во вполне приличного человека. Месяца на два-три.

Вице-директор изложил членам смешанной дознавательской комиссии свои соображения. Те одобрили.

Утром, когда отзвучали гудки казенного стекольного завода, в ворота пивоваренного заведения громко постучали. Сторож, сердитый с похмелья, открыл калитку и вышел наружу.

– Здорово, Степан, – приветствовал его мужик в драном чекмене с темно-синей выпушкой.

– Август? – удивился тот. – А наряд свой где раздобыл?

– А там… – Гость кивнул через плечо в сторону казарм лейб-гвардии Казачьего полка.

– Не холодно так-то?

– Цыган шубу продал! Ты глянь, что у меня есть. Купи. Уступлю за рупь.

Босяк вынул жестянку с надписью.

– Чего это? – удивился сторож.

– Железные драже доктора Рабюто от девичьей немочи. Я пробовал – вкусные. Подарили добрые люди.

– Какой-какой немочи? Глупая твоя голова. Я ею не страдаю. А вот похмельем – еще как. Нет ли у тебя от него средства? Которое, знаешь, булькает так: буль-буль…

– С собой нет, но можно заработать, – ответил гость. – Вместе.

– Дык… а каким образом?

– Во, смотри.

Голодранец вынул из другого кармана пустую бутылку.

– Это называется сальваторская полушампанка. Видал такие раньше?

– Чё?

– Пивная бутылка завода «Гамбринус» к пиву «сальватор». Они принимают такие по четыре копейки штука.

– А где это? – оживился сторож.

– Пятая линия Васильевского острова. Далёко…

– Далёко. И что?

Август оглянулся – нет ли кого вокруг – и зашептал:

– У тебя ведь тоже завод. Тоже пиво варил. А теперь не варит. Не осталось ли, брат, там таких бутылочек? Дай их мне, я свезу на Василий, барыши пополам. А?

– Постой здесь, – приказал Степан и запер калитку изнутри. Босяк принялся ждать. С реки тянуло сыростью и холодом. Замерзнув, Силима-Самуйло вынул сороковку и опростал ее прямо из горла.

Наконец сторож снова открыл калитку и махнул рукой:

– Заходи.

– Что, есть сальваторки? Я как чувствовал.

Степан отвел напарника в дальний сарай и кивнул:

– Здесь они. Только считать будешь вслух! Меня, брат, не обмишуришь.

Через час босяк выкатил за ворота большую тележку, доверху груженную полушампанками.

– Бывай! – кивнул он сторожу. – Тут на восемь рублей. Четыре твои. К вечеру жди, раньше не успею. Закуска какая имеется?

– Хлеб да луковица.

– Я сала куплю. Ладно ли?

– Ладно.

Босяк удалился в сторону Глухого озера. Степан стоял в калитке и глядел ему вслед, когда сзади его окликнули:

– Это что был за гусь?

Крепыш со слезящимися глазами подошел неслышно.

– Да Август, а фамилию не выговоришь, язык сломаешь. Белая кость, барчук. Но, вишь, пьет сильно. Однако мозга у него варит. Надумал бутылки пивные сдать, которые в складу валяются. На восемь рублей! Половина моя.

– Степан, я тебе мало плачу? Ты зачем постороннего человека пустил в завод? Запрещено же.

Сторож растерялся:

– Дык… четыре рубля… И делать ничего не надо. А хозяин старый не хватится, ему сейчас не до бутылок.

– А вдруг твой барчук полицией подосланный?

Степан задумался, но быстро повеселел:

– Не, не могёт быть. Я с ним в арестном доме сидел, с Августом. Лакоголик он, каких свет не знает. Таких в капорники не берут.

Между тем на Обводном Самуйлу перехватили сыскные, усадили в пролетку и повезли к Благово. Один агент остался при тележке и, пыхтя, покатил ее на «Гамбринус». Иначе Август ни за что не соглашался…

В кабинете вице-директора, дыхнув свежим перегаром, освед доложил:

– Там они, ваше превосходительство. Я, еще когда у ворот стоял, почувствовал, как меня разглядывают. А кому разглядывать, коли там должен быть один сторож? И взор недобрый, аж мороз по коже.

– Это у тебя от вчерашнего возлияния был мороз, – пошутил Павел Афанасьевич.

– Может быть, и от него, – не стал спорить Силима-Самуйло. – Но, взор тот почуявши, я решил подыграть. Извлек из портов сороковку и высосал ее. Там сразу и успокоились.

– Молодец, – расчувствовался Благово. – Все-таки светлая у тебя голова, а ты ее профурсил!

– Так я продолжу? – с достоинством произнес босяк. – Войдя в бывший завод, я заметил там признаки проживания целой компании. У ворот стояло ведро, наполненное окурками. Много окурков, сторожу одному столько не скурить. Далее, в сторожку шла слабая тропинка – Степан натоптал. А другая, много шире, вела в корпус с дымовой трубой, и та труба дымилась.

– Грелись, сволота, потому как еще холодно, – подхватил Шереметевский. Вице-директор цыкнул на него, и освед продолжил:

– Собака, что при стороже, бегала по двору с большой костью. Целая гора тех костей валялась возле будки. А с каких капиталов Степану есть мясо? Далее, в складе с бутылками лежала охапка сена и стояла поильная колода с водой. Зачем? А для лошади вашего Тупейцына. Так-то в упраздненный завод давно никто не ездит, нечего там делать. Старый хозяин, Ефимович, банкрот, кредиторы ищут покупателя и никого сыскать не могут.

Силима-Самуйло откинулся на спинку стула и добавил:

– У меня все.

– Сколько там может быть штыков? – спросил у него Лыков. Но тот лишь пожал плечами:

– Я не видел никого. По окуркам считать, что ли?

– Пусть так. Откуда лучше зайти в завод?

– От сенных магазинов. Там сразу за забором дровяной сарай. Можно перелезть на его крышу, спрыгнуть, и окажешься за углом от корпуса с трубой, где эти ребята квартируют. Вот только собака сразу залает.

– С собакой я договорюсь, – легкомысленно ответил коллежский асессор. – Значит, предлагаю такой план. Я лезу через забор и привязываю пса. Заодно делаю рекогносцировку: где будка с трубой, не шляются ли по двору злые дядьки с ножиками, чем занимается сторож. Через десять минут после моего проникновения к воротам подъезжает карета. Та самая, знакомая сторожу – мы реквизируем ее у Тупейцына. Степан привычно ее впускает, а внутри – арестная команда. Ну и все, занавес.

План был разумный и всех устроил. Лыков вручил Силима-Самуйле четвертной билет и попросил сутки не показываться на улицах. Тот возразил:

– А мои восемь