Наметить-то место он для себя наметил, но отчего-то никак не мог свое решение воплотить в жизнь: он будто упирался в какую-то невиданно мягкую, в то же время непреодолимую стену. И это Иисусу казалось весьма странным.

Смутные догадки, в конце концов, навели его на верную мысль, но четкого понимания происходившего никак не получалось. Такая же невидимо мягкая и непроницаемая стена не пускала проникнуть в окружавшую его сущность.

Но вот первый толчок и прозрение. Совершенно скрытно, как ему казалось, Иисус остановился в доме одного из очищенных им от проказы, намереваясь пробыть здесь всего лишь несколько дней, затем, чтобы не подвергать излишней опасности гостеприимного хозяина, вновь сменить место. Прошел тихо и спокойно день, на исходе второй. Закончилась вечерняя трапеза и — вдруг в дом постучались. Встревоженный хозяин, предложив Иисусу укрыться на скотном дворе, пошел встречать незваных гостей.

Вскоре к Иисусу прибежал хозяйский сынишка и взволнованно:

— Поспеши, великий, в дом. Там матерь твоя и брат твой.

Встреча сдержанная. Без восторженной радости. Первое слово матери — упрек:

— Ты избегаешь отчего дома, сын мой. Будто ненавистен он тебе.

— Я шел к вам, но не был пущен в город.

— Подумал ли ты, почему? — спросил Иаков и сам же ответил: — Ты проповедуешь, попирая Закон.

— Нет! Я не отрицаю Закон. Я его лишь дополняю.

— Выхолащивая суть его своими дополнениями…

— Перестаньте, — остановила Мириам сыновей своих. — Не время для подобных споров. Время сказать, чего ради мы здесь.

Долго молчала любящая мать. Что ни говори, а она гордилась своим первенцем. Она уже не единожды осуждала себя за тот резкий разговор с ним, когда он после возвращения из многолетних странствий намеревался найти ее понимание, исповедуясь ей. Она уже давно и верно оценила его путь подвижничества и никогда бы не решилась остановить его, но вопрос вдруг встал без какого-либо выбора. Точнее, выбор лишь между жизнью и смертью. А для нее жизнь любимого первенца, посвященного Господу ею самою, выше всего на свете. Вот она и переступила через самою себя. Но как сказать об этом сыну?

Начала с необычной для нее робостью:

— Тебя приглашают ессеи вернуться к ним. Либо как назарея молить Господа нашего простить грехи Израилю, либо наставником в тайном центре.

— Я, мама, был и остаюсь Терапевтом. Я лечу тела страждущих и души заблудших. Я не понимаю, отчего стал неугоден ессеям. Я, мама, Великий Посвященный в седьмой степени, и мне не нужно ничье благословение, кроме Отца Небесного, благословившего меня, сына своего духовного. Я несу людям Живой Глагол Божий, будя их дремлющие души. — И к Иакову: — А ты, брат, не уверовавший в меня, скоро поймешь свою неправоту и продолжить мною начатое.

Вот это уже, как говорится, ни к селу, ни к городу. Но слово, хотя совершенно неожиданно для самого Иисуса, как внезапное озарение свыше, сказано и его не воротишь.

Пауза. Долгая. Недоумевающая. Полная тревоги за завтрашний день. И вот вновь слово Иисуса:

— За вами могли наблюдать, и враги мои могут нагрянуть сюда, поэтому мы оставим этот дом, разойдясь в разные стороны.

— Нет! — возразил резко хозяин. — Поступить следует иначе. Если за вами следили, твое появление вне дома как раз то, на что их расчет. Пусть мать твоя и брат твой идут еще в несколько домов, вроде бы здесь ничего не узнавши, никого не встретивши, а ты, великий, останешься у меня. В случае чего, у меня есть, где тебя надежно укрыть. У меня есть тайник.

Весьма мудрый совет. Почему бы и не воспользоваться им?

После ухода гостей, Иисус с хозяином бодрствовали еще более часа, но никто больше не постучался в двери, и хозяин изрек мудрость:

— Пора спать.

Вроде бы благое пожелание, но как им воспользоваться? Мысли… Мысли… Мысли… И главная: если нашла его мать, то с таким же успехом на его след могут выйти наймиты фарисеев, саддукеев и ратники Антипы, но отчего-то они до сего часа не сделали этого. И еще что непонятно Иисусу: только его узнают, тут же начинается вакханалия, тут же дело доходит, чуть ли не до камней, но сразу же на помощь ему сбегаются его помощники, и дело заканчивается обычно спором, переходящим иногда даже в потасовки между врагами его и сторонниками, — расправа не удается. Но если задумано убить его, тогда самое удобное время, когда он скрывается уединившись. Найти, как нашла его мать с братом, и — все.

Отчего же не по логике вещей?!

И вдруг — откровение. Все, что творится вокруг его, все это не без влияния тех, кто пристегнул к нему после посвящения его в седьмую степень Великого Мудрого.

«Они не станут мешать тебе, — вспомнил Иисус слова Главы Сарманского братства. — Они будут помогать тебе, находясь в стороне…»

Еще тогда он уловил, что аура у них очень сильная. Пожалуй, сильней, чем у него. Но вот прошло около двух лет, и они действительно не вмешивались в его проповедничество ни советом, ни делом. Только слуги-жрецы под рукой всегда со своими уместными и своевременными словами, поэтому Иисус о тех Великий Посвященных стал даже забывать. Вроде бы их совсем нет. Теперь же понял, что именно они начали проявлять свою волю, будоража людей с одной стороны, но с другой — охраняя его от преждевременной расправы.

«Ускоряют события. Подготавливают к более активным действиям, торопя приближение жертвенной казни во спасение рода человеческого?!»

Жертвенная кончина, конечно же, неминуема, это — его Судьба, предопределенная еще до зачатия, когда мама установила завет с Господом. Но последние шаги он просто обязан сделать такими, чтобы молва о них пошла волнами по всем странам, не утихая с годами, а набирая силу. Иначе чего же ради несет он людям Живой Глагол Божий, будя их дремлющие души, иначе чего ради отдавать себя в жертву. И, наконец, нужна ли предстоящая жертва? Что она даст? В угоду ли она Великому Творцу?

Ночное бдение еще раз подтвердило сделанный прежде выбор — нужно уединиться, чтобы совладать с искушением. А это можно будет сделать, только удалившись от суеты мирской, от возникшей вокруг него взбудораженности.

«Укроюсь в Храме Зона в Кесарии Филипповой. Преодолею волю Великих Посвященных и уйду туда только со слугами».

Окончательное решение вполне успокоило Иисуса, и он вскоре уснул сном беспечного младенца.

Утром он объявил о своем решении слугам-жрецам, отпустив им на сборы только один день. Вопреки, однако, обычному их послушанию, они встали, как говорится, на дыбы: начали убеждать Иисуса, что не только за день не управятся, но даже за два и что нужно самое малое три дня. В верховьях Иордана, как они утверждали, да и сам Иисус знал об этом, селения крайне редки, путь сквозь камышовые и болотные низины труден, поэтому требует не только посохов в руках. В конце концов, слуги принудили Иисуса дать им на сборы два дня, хотя Иисус хорошо понимал, что не зря слуги-жрецы затягивают время.