— Пусть еще раз скажет нам Иисус, что ждет нас!

Симон поднял руку.

— Согласен. Так и поступим. Я самолично с ним переговорю. Я напомню ему, что он от великого рода Давидова, и не ему уподобляться безгласному агнцу. Его место не на жертвенном алтаре, а в первосвященстве и на царском престоле.

Такое устраивало всех, и апостолы, присмиревши, отдались покою. Они знали, что легко обгонят Иисуса, ибо он идет плавнями, они же пойдут, не таясь прямоезжей дорогой, а на подходе к Кесарии Филипповой, когда уже станет видной гора Иормона, они подождут его.

Так и вышло. Иисус опасался пользоваться наезженной дорогой, а шел по берегу верхнего Иордана, порой продираясь сквозь камышовые завалы, а иногда хлюпая по колено в зловонной воде застоявшихся стариц, рискуя провалиться в бездонную глубину омута или оказаться в пасти крупной хищной рыбы; но Господь хранил его, да он и сам не плошал. С одним он не мог совладать — с кровососущими. Их в старых камышах — тысячи, и им нипочем воля Великого Посвященного и его слуг-жрецов. Не поддавались они заклятию и мучили путников любо-дорого. Особенно при закате и на рассвете.

Лишь упрямством своим преодолевал Иисус невзгоды, подбадривая даже своих слуг-жрецов, которые под конец пути основательно скуксились.

— Еще немного, и выйдем на дорогу, — обнадеживал он их каждое утро. — Как покажется на горизонте белоголовая гора Иормона.

Вопреки, однако, сказанному, Иисус продолжал мять камыши, чавкать по илистому мелководью стариц даже после того, как на горизонте нарисовалась заснеженная вершина горы, у подножия которой и раскинулась Кесария Филиппова.

Вышел на дорогу, когда далеко позади осталось Самоханитское озеро и до Кесарии Филипповой остался всего лишь дневной переход.

Благодать. Ни тебе комаров, ни тебе мошек, ни тебе разномастных и разновеликих слепней. Прохладу нес ветерок со стороны хребта Джебель-Гаши. Идти легко, бодро. А что еще нужно путнику с одним лишь посохом в руке. Иисус так расслабился, что не почувствовал скорую встречу с учениками своими, когда же увидел их, расположившихся всего в полудне пути от южных ворот города, даже удивился.

«Что их, незваных, привело сюда?»

Пришлось напрячь волю и проникнуть в их мысли. Они встревожили Иисуса, и понял он, что предстоит ему долгая борьба за их души, за их уверенность в жизни. Решил, однако, не начинать откровенного разговора первым, предоставив ученикам-апостолам это право.

«Пусть поступят, как определились…»

Вроде бы обычная почтительная встреча, но иные ученики его. Сразу это бросилось в глаза Иисусу, но он сделал вид, что ничто не нарушено в их взаимоотношениях, вел себя как и прежде — с покровительственным добродушием и спокойствием.

Выпив вина и поев вяленой рыбы, он начал расспрашивать о крещении в Иордане.

— Многих ли возродили через воду?

— Великое число, — ответил за всех Иоанн. — И проповедовали именем твоим среди готовящихся к крещению и уже крестившихся.

— Молодцы. Теперь вот снова вместе.

Не упрекнул за самовольство, не задал вопрос, отчего бросили ритуал крещения, словно его вовсе не интересовало, были ли еще желающие возродиться через воду в Иордане или иссякли все. И, вообще, довольно странно: пришли, ну и ладно. Принял учитель это как должное. Неужели не проник он в их мысли? Такого не может быть.

Иисус же, понимая смятение учеников, не делал никакой попытки завести разговор на волнующие их вопросы. И, конечно, терзался: случился почти непреодолимый конфликт у них между надеждами, реальностью и тревожным будущим. Даже не конфликт, а скорее — трагедия. Но что он мог противопоставить этой трагедии? Ровным счетом — ничего. Его ждала смерть, их — полное разочарование. И вместе с тем свобода. Та, от которой они отказались, последовав за ним. Свобода трудиться, добывая хлеб свой насущный. И еще… свобода разбуженных душ. Чего они прежде не знали.

Впрочем, все может еще измениться. Как? Он пока не готов был ответить на это, но прежнее свое решение повлиять на учеников так, чтобы из спутников-охранников они перешагнули уверенно в ученики-последователи его учения, он не изменил.

«Так будет!»

Из этого, главного, он исходил, готовясь к беседе с ними, но продолжал ждать первого слова от них. Он даже знал, кто из них поведет с ним разговор от имени всех апостолов. И не ошибся. Симон, когда начало смеркаться, предложил:

— Пойдем, равви, к роднику. Я омою твои уставшие ноги перед сном.

Родник вырывался на свет меж кустами и, убаюкивающе журча, торопился к Иордану, чтобы пополнить его воды, не изобильные здесь, в верховье. Вода обожгла натруженные за день ходьбы ноги в то же время взбодрила дух и тело.

— Говори, Симон, что хотел ты сказать от имени всех.

Вот теперь все встало на свои места: Иисус знал их мысли, их тревоги, медлил лишь, выжидая время. Это облегчило Симону исполнение взятого на себя обязательства.

— Зовя нас с собой, ты обещал, что будем иметь мы вдесятеро больше оставленного нами… Теперь ты гоним и разве не гонимы мы? Не только фарисеи и саддукеи собирают грозу на твою голову, но и тетрарх Антипа. Он тоже подготовил для тебя кинжал или яд.

— Ты прав, Антипа звал меня к себе якобы для беседы, намеревался же заманить в ловушку.

— Но ты — крови Давидовой. Твое право — право первосвященника и царя всего Израиля. Ты — царь, мы — у трона твоего. Верные тебе. Ты же великий пророк, великий целитель, ты станешь великим правителем. Избавителем Израиля от римского рабства. Не одним только словом, но и делом ты создашь Царство Божие на грешной нашей земле для избранного Господом народа. Тебе ли идти на заклание?!

— Блажен духом ты, Симон, уверовавший в меня. Ты станешь краеугольным камнем той веры, какую я проповедую. Ты — Петр. Но скажу я об этом апостолам в урочное время. Пока же пойдем ко всем и я поговорю с вами.

Начал Иисус беседу с учениками горестным признанием:

— Лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет где преклонить голову…

Взбодрились душами апостолы: выходит, учителю тоже опостылело скитание, и он прислушается к их совету заявить о своих правах потомка Давида. Увы…

— Но жизненный путь мой предопределен Отцом Небесным, судьбой моей. Изменить я ничего не смогу. Одно скажу: горе Харазину, горе Вифсании, ибо если бы в Тире и Сидоне явлены были такие же чудеса, как в них, то давно бы они в вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону отрадней будет в день судный, нежели Харазину и Вифсании! А Капернаум, до неба вознесшийся?! Низвергнется он до ада, ибо если бы в Содоме явлены были бы чудеса, явленные в Капернауме, то он остался бы до сего дня! Но говорю вам: земле Содомской будет отрадней в день судный, нежели Капернауму…

Когда же наступит тот судный день? Учитель не единожды говорил о нем, однако ни разу не назвал время второго пришествия. Пока же — неведомое и тревожное впереди. Очень тревожное. Тетрарх Антипа вполне может послать гонца в Кесарию Филиппову с просьбой оковать Иисуса, а заодно с ним и их, его учеников, его последователей, ибо они уже крестили на Иордане. Далеко не ушел Антипа от своего отца Ирода, который обезглавил Иоанна Крестителя.