слышится сомнение.

Я не могу винить этого человека за то, что он с подозрением относится ко мне.

— Просто сделайте то, что я сказал. Как только Камилла почувствует себя немного лучше, я попрошу ее позвонить вам.

— Я был бы признателен. Я сделаю объявление, что она не будет общаться с прессой. Как у нее дела?

— Не очень хорошо, — честно отвечаю я. — Она очень любила своего отца.

— Я знаю их с тех пор, как она была ребенком. Они всегда были очень близки. Пожалуйста, передайте ей мои соболезнования и попросите ее позвонить мне как можно скорее.

— Обязательно.

Я заканчиваю разговор и раздраженно фыркаю. Вот почему я люблю свой мир. Если ты отдаешь гребаный приказ, люди воспринимают его всерьез, потому что знают, что умрут, если не выполнят его.

Чертова бюрократия выводит меня из себя.

Встав, я выхожу из кабинета и чуть не сталкиваюсь с Филиппом. Он отскакивает назад, бросает один взгляд на мое лицо, затем шепчет:

— Mon Dieu7.

В его глазах страх, когда он говорит:

— Камилла проснулась… сэр… Я подумал, что должен сообщить вам.

Кивнув мужчине, я обхожу его и направляюсь в ее спальню. Когда я вхожу в комнату, она сидит на кровати, прислонившись спиной к изголовью и обхватив руками голени. Она смотрит в пространство, пока я не сажусь. Ее взгляд перемещается на меня, затем ее подбородок начинает дрожать.

Я широко раскрываю объятия.

— Иди сюда, детка.

Ками вяло двигается, забираясь ко мне на колени, и я прижимаю ее к себе.

— Мне приснился кошмар, потом я проснулась и поняла, что это было наяву, — шепчет она.

Мои руки сжимаются вокруг нее.

— Прости, любовь моя. — Я впервые говорю с ней по-русски. Не думаю, что она готова услышать, что я люблю ее, и не хочу давить на нее, пока она в таком состоянии.

Но после того, как у нее будет время оплакать своего отца, мы поговорим о нас. Я скажу ей, как сильно люблю ее, и мы построим совместную жизнь.

Глава 30

Ками

Боже, мое сердце больше не выдержит.

Стоя перед входом в церковь Сен-Сюльпис, полную людей, я с трудом сглатываю свое горе, разворачивая надгробную речь, которую написала для папы.

На мгновение мой взгляд останавливается на Максе, и я черпаю в нем силу.

Не обращайся ко всем. Сосредоточься только на Максе.

— Мой отец был добрым и щедрым человеком. Он хотел лучшего будущего для Франции. — Накатывает волна сердечной боли, и я пытаюсь отдышаться, но она так сильно сжимает мою грудь, что кажется, я вот-вот потеряю сознание. — Я скучаю по нему. — Мой подбородок начинает дрожать, и мне приходится выдавливать из себя слова: — Так сильно.

Тишина в церкви становится громкой, пока кто-то не кашляет.

Тишина стала громкой с тех пор, как умер мой отец.

Не в силах вымолвить больше ни слова, я бросаю на Макса умоляющий взгляд. Он встает и, подойдя ко мне, обнимает меня. Он берет бумагу, на которой написана моя речь, и продолжает читать от моего имени.

Закончив, он ведет меня в заднюю часть церкви. Как только мы выходим на улицу, нас окружают охранники из Академии Святого Монарха.

Я слышу вопросы, которые выкрикивают представители прессы, но игнорирую их. Макс снимает пиджак и накрывает им мою голову, чтобы защитить меня от камер.

Я больше не могу плакать и мне удается лишь сухо всхлипнуть.

Когда мы добираемся до безопасного внедорожника, меня усаживают на заднее сиденье.

— Кладбище Монпарнас, — отдает Макс приказ Данилу.

Он ни разу не отпустил меня. Я знаю, что слишком сильно завишу от него, но у меня просто нет воли принимать решения самостоятельно.

Данил паркуется довольно далеко от того места, где будет похоронен мой отец.

— Мы всю дорогу будем идти пешком? — спрашиваю я Макса.

— Нет. Мы просто ждем, пока другие охранники снова проверят территорию. Мне нужно убедиться, что это безопасно для тебя.

— Мы можем подождать, пока не закончится церемония и все люди не разойдутся? Не думаю, что смогу встретиться с кем-либо прямо сейчас.

Я хочу быть одна, когда буду прощаться с папой.

— Мы сделаем все, что ты захочешь, детка.

До прибытия катафалка остается тридцать минут. Пятнадцать до начала церемонии и еще тридцать до того, как люди разойдутся.

Он мой отец, но страна похоронила его. Хотя я понимаю, что его любили многие, мне бы хотелось сделать это в одиночку.

— Готова? — Спрашивает Макс. Я киваю, и он отдает приказ: — Подъезжай ближе, Данил.

Когда мы останавливаемся возле могилы, нам приходится ждать, пока все охранники подойдут к нашему внедорожнику. Только после этого мне разрешают вылезти из машины.

Я понимаю, это для моей безопасности, но это значит, что я не останусь с папой наедине.

Тело Макса напряжено, когда мы подходим к свежей могиле, и он продолжает осматривать местность в поисках любых возможных угроз.

Мы останавливаемся, и я едва могу смотреть на гроб.

Папа.

Мое горло сжимается, а глаза горят, но по щеке скатывается лишь одна слеза.

Боже, я буду так сильно скучать по тебе.

Я прикрываю рот рукой, и когда Макс притягивает меня к своей груди, из меня вырывается рыдание.

Спасибо тебе за удивительную жизнь, которую ты подарил мне. Я была так счастлива, что ты был моим отцом. Дыра, которую ты оставил в моем сердце, никогда не затянется.

Я хватаюсь за бок Макса, чтобы удержаться на ногах, поскольку мое тело неудержимо дрожит. Моя печаль становится невыносимой, и я закрываю глаза.

Прощай, папа.

_______________________________

Три дня после похорон были самыми тяжелыми.

Именно тогда мистер Лафайет пришел зачитать папино завещание. Нужно было подписать столько бумаг, что я думала, сойду с ума. Однако Макс прочитал все до единой страницы. Он не позволил бы мне подписать документ, который не проверил.

Он был моей опорой на протяжении всего испытания.

Я сижу в папином кресле в неформальной гостиной и смотрю на книгу, которую он читал. Он всегда любил читать.

Печаль начинает превращаться во что-то более темное. Я бы описала это как гнев. Это более сильная эмоция, чем любая другая, которую я когда-либо испытывала.

Я встаю и выхожу из комнаты, чувствуя себя вялой.

Я иду на кухню, где Филипп занят приготовлением ужина. Несмотря на то что еда пахнет очень вкусно, у меня нет особого аппетита.

Я сажусь за столик и смотрю, как Филипп замешивает тесто.

Некоторое время мы молчим, затем он спрашивает:

— Что ты