– Есть место, где мы можем…

Марта провела его в комнату для встреч, но кофе не предложила.

– Видите, что это? – спросил он, поднеся к ее глазам свой мобильный телефон.

– Фотография земли?

– Отпечаток подошвы. Может быть, вам это почти ни о чем не говорит, а вот я задумался, почему этот отпечаток кажется мне таким знакомым. А потом я понял: потому что такие же отпечатки я видел на многих потенциальных местах совершения преступлений. Ну, знаете, там, где мы находим мертвых людей: в контейнерном порту со следами на снегу, в наркопритонах, у торговцев наркотиками на заднем дворе, в немецком бункере, который теперь служит тиром. Короче говоря, большинство таких мест…

– Короче говоря, большинство таких мест населено теми же типами, что живут здесь, – вздохнула Марта.

– Вот именно. Как правило, умирают они по собственной вине. Но тем не менее этот след повторяется. Синие кроссовки из Министерства обороны, которые с помощью Армии спасения и Городской миссии стали самой распространенной обувью наркоманов и бездомных по всей стране. Поэтому в качестве улики их практически нельзя использовать: слишком много таких кроссовок на ногах бывших заключенных.

– Так что вы хотите обнаружить здесь, комиссар Кефас?

– Эти кроссовки больше не производятся, а те, что еще существуют, изнашиваются. Но если вы внимательно разглядите фотографию, то увидите, что на земле отпечатался довольно четкий рельеф, как у новой кроссовки. А я поговорил с Армией спасения и выяснил, что последнюю партию синих кроссовок направили сюда, к вам, в марте этого года. Так что у меня к вам очень простой вопрос: выдавали ли вы такие кроссовки кому-нибудь начиная с весны? Сорок третьего размера.

– Ответ, конечно, будет положительным.

– Кому…

– Многим.

– Размер…

– Размер сорок три является самым распространенным размером мужской обуви в западном мире, и, как выяснилось, это касается также наркоманов. Больше этого я не могу да и не хочу сказать. – Марта взглянула на него, поджав губы.

Полицейский вздохнул:

– Я уважаю вашу солидарность с живущими здесь. Но речь идет не о нескольких граммах спида, речь идет о серьезном убийстве. Я нашел этот отпечаток в Хольменколлосене, где вчера застрелили женщину. Агнете Иверсен.

– Иверсен?

Марта снова почувствовала одышку. Удивительно. Но психолог, поставивший ей диагноз compassion fatigue, просил ее обращать внимание на симптомы стресса.

Комиссар Кефас слегка склонил голову набок:

– Да, Иверсен. Об этом много писали. Застрелена на крыльце собственного дома…

– Да-да, я видела какие-то заголовки. Но я никогда не читаю о таких делах, у нас и так работа довольно печальная. Если вы понимаете, о чем я.

– Я понимаю. Ее зовут Агнете Иверсен. Сорок девять лет. Раньше работала, теперь домохозяйка. Замужем, сыну двадцать лет. Председатель местного объединения жильцов. Финансово поддерживала Норвежский туристический союз. Принимая во внимание все это, ее, вероятно, можно отнести к столпам общества.

Марта кашлянула:

– Откуда вы знаете, что именно этот след оставил виновный?

– Мы не знаем. Но в спальне мы нашли кусочек следа от обуви, в которой наступили на кровь убитой, и этот след может совпадать с первым.

Марта снова прокашлялась. Надо бы показаться врачу.

– А если бы я вспомнила имена тех, кому были выданы такие кроссовки сорок третьего размера, как бы вы узнали, кто из них оставил след на месте преступления?

– Я не уверен, что мы смогли бы это определить, но, судя по всему, убийца наступил в кровь и кровь эта испачкала рисунок на подошве. И если она запеклась, то на ребрах подошвы ее еще можно обнаружить.

– Я понимаю, – сказала Марта.

Комиссар Кефас ждал.

Она поднялась:

– Но боюсь, не могу быть вам полезной. Я, естественно, спрошу у коллег, не помнят ли они кого-нибудь с сорок третьим размером.

Полицейский посидел еще немного, как будто давал ей шанс передумать и рассказать ему что-нибудь, но потом тоже встал и протянул ей визитку:

– Спасибо, я очень ценю вашу помощь. Звоните мне днем и ночью.

После ухода полицейского Марта осталась в комнате для встреч. Она прикусила нижнюю губу.

Сказанное ею было правдой. Сорок третий – это действительно самый распространенный размер.

– Ну вот мы и закончили, – сказал Калле.

Было девять часов, и солнце скрылось за стенами домов на берегу реки. Он принял последние стокроновые бумажки и засунул в поясную сумочку, постоянно висевшую у него на животе. Он слышал, что в Санкт-Петербурге ограбления кассиров происходили так часто, что мафия оснастила их стальными поясными сумками, которые заваривали прямо на человеке. В сумке была тонкая щель, куда засовывались купюры, и кодовый замок, код от которого знал только сотрудник главного офиса. Поэтому грабители не могли выведать у кассира код пытками, да и сам кассир не мог украсть содержимое пояса. Кассиру приходилось спать, есть, ходить в туалет и трахаться с этой неснимаемой сумкой на поясе, но Калле все равно раздумывал, не завести ли такую. Ему ужасно надоело стоять здесь каждый вечер.

– Пожалуйста! – заныла высохшая баба-наркоманка, одни кости, кожа натянута на череп, прямо как у жертвы холокоста.

– Завтра, – сказал Калле и пошел.

– Мне надо!

– У нас ничего нет, – соврал он и подал знак Пелвису, держателю наркотиков, что они уходят.

Она начала плакать. Калле не испытывал никакого сочувствия: они давно должны усвоить, что лавочка закрывается в девять и что не стоит приходить нога за ногу на две минуты позже. Конечно, он мог бы стоять здесь до десяти минут десятого, до пятнадцати минут и обслуживать тех, кто не успел быстро раздобыть деньги. Но в перспективе речь шла о качестве жизни, о том, чтобы точно знать, когда можно идти домой. И оборот его в любом случае не уменьшится, у них монополия на супербой, и баба эта будет на месте, когда завтра они откроются.

Она схватила его за руку, но Калле оттолкнул ее. Она отлетела на траву и упала на колени.

– Хороший день, – сказал Пелвис, когда они быстро шагали вниз по тропинке. – Сколько, как думаешь?

– А как думаешь ты? – раздраженно спросил Калле.

Эти идиоты не могут умножить количество проданных доз на стоимость дозы. В этой сфере деятельности сложно было найти квалифицированную рабочую силу.

Перед тем как ступить на мост, он обернулся, проверяя, нет ли за ними слежки. Это движение было автоматическим, дорого давшимся результатом работы дилера, у которого с собой много денег. Жертва ограбления вроде него никогда не обратится в полицию. За этот опыт была заплачена дорогая цена. Однажды тихим летним днем у реки он не сумел удержать глаза открытыми и заснул на скамейке с героином на триста тысяч крон, который он должен был продать для Нестора. Когда он проснулся, героина, естественно, не было. На следующий день к нему приехал Нестор и объяснил, что вышестоящий начальник был так щедр, что предоставил Калле право выбора: оба больших пальца за подобную рассеянность или оба века за то, что заснул. Калле выбрал веки. Два мужика в костюмах, брюнет и блондин, держали его, пока Нестор оттягивал веки и резал их своим страшным кривым арабским кинжалом. После чего он, тоже по приказанию шефа, дал Калле денег на такси до больницы. Хирурги объяснили, что для новых век им потребуется кожа с другого места, и ему повезло, что он не еврей и не обрезан, ведь именно крайняя плоть является кожей, обладающей необходимыми для век свойствами. Операция прошла более или менее хорошо, и Калле на вопрос о веках стал давать стандартные объяснения, что потерял их в результате несчастного случая с кислотой, а для новых век использовал кожу с бедра. С чужого бедра, объяснял он, если его расспрашивала женщина, лежавшая с ним в кровати и желавшая увидеть шрамы. И что он на четверть еврей, если ей было интересно остальное. На самом деле он довольно долго был уверен, что все случившееся с ним было хорошо сохраняемой тайной, пока парень, поступивший на его место к Нестору, не подошел к нему в баре и не спросил громко, не пахнет ли спермой, когда он утром протирает глаза. Он громко смеялся вместе со своими друзьями, и Калле разбил свою бутылку пива о барную стойку и ткнул ему в лицо, вынул и снова ткнул, и делал так до тех пор, пока не удостоверился, что у парня не осталось глаз, которые он мог бы протирать.