вам, будто где-то лучше будет и вас прямо с распростертыми объятиями ждут, не дождутся, — сентенциозно произнесла она, взглянув на поникшего супруга. — И торговлю тоже не смог вести: Тамара ушла и бизнес развалился. Только разглагольствовать и умеет. Болтун! Сейчас еще и Максима куда-нибудь втянет! Нагородил ему всякой ерунды, и тот загорелся.

— Да, Максим точно загорелся, — согласился с женой Леонид Федорович. — Как бы не вышло чего… Устроился бы Паша лучше на нормальную работу. Да нет же, не привык работать. Всю жизнь прожил не напрягаясь, и думал, так всегда будет.

Все замолчали не некоторое время.

— Ладно… Спать идем? — закругляя беседу, обратился к супруге Леонид Федорович.

— Пойдем.

Юлия Романовна и Леонид Федорович удалились к себе; Марина тоже вышла, чтобы помыться перед сном. Оставшись один, Роман принялся раскладывать диван (который, несмотря на свой изрядно потрепанный внешний вид был довольно практичной конструкции и в разложенном состоянии мог спокойно вместить троих взрослых человек), а закончив, принес из комнаты, где спала Алина, постельные принадлежности. Пока он расстилал постель в голове у него нескончаемым потоком, цепляясь одна за другую, проносились мысли, которые возникали под впечатлением от этого насыщенного событиями дня и закручивали в его душе настоящий водоворот самых разных эмоциональных переживаний. Роман чувствовал, что при всем желании не сможет сейчас заснуть и, устроившись под одеялом полулежа, подложив под спину подушку, стал дожидаться Марину.

V

Через несколько минут в зал вошла Марина. На ней была одета ночная рубашка светло-сиреневого цвета длиною чуть выше колен, сшитая из легкого, почти шелкового материала; в руках она держала бутылочку с какой-то прозрачной жидкостью и несколько ватных тампонов. Роман посмотрел на супругу и не мог не улыбнуться в умилении.

Марина обладала миниатюрной комплекцией: она была невысокого, даже для девушки, роста и очень стройная. Руки ее, на вид очень хрупкие и утонченные, казалось, можно было легко поломать при неловком обращении, что вселяло в мужчин трепет от одного только взгляда на нее. При всем при этом Марина не выглядела болезненно худой, как это часто бывает, когда толщина конечностей не соответствуют прочим пропорциям тела и кожа обтягивает кости, предательски подчеркивая все угловатости и выступы скелета вызывая вместо трепета некоторый страх и даже неприязнь. Напротив, все в ней идеально соответствовало друг другу, но в несколько уменьшенных, чем у большинства женщин, пропорциях и это сильно молодило ее, создавая эффект совсем еще юной девушки. К Марине ни при каких обстоятельствах невозможно было применить слово женщина — за всю свою жизнь она ни разу не услышала такого обращения. Ее мраморно-белая кожа была ровной и нежной; волосы, не густые, но длинные, бережно ложились прямыми прядями на плечи и грудь, интригующе скрывая стройную шейку. Лицо ее было идеальным во всех отношениях: несколько продолговатое, оно оканчивалось снизу маленьким аккуратным подбородком, а сверху закруглялось абсолютно ровным лбом; небольшой носик имел прямую спинку и изящно заострялся на кончике; губы ее были тонкие и четко очерченные, а брови описывали правильную дугу над огромными бездонными глазами серого цвета, обрамленными пышными густыми ресницами.

Но главный секрет невероятной привлекательности Марины заключался не в ее очаровательной внешности, а в исключительном внутреннем мире. Третий ребенок, появившийся в семье, Марина стала первым, дожившим до своего следующего дня рождения. Оба малыша, родившихся до нее, умерли в младенчестве, и довольно уже взрослые родители, как никто ясно осознавшие всю хрупкость их счастья, радовались и наслаждались каждым днем жизни маленькой Марины. Ее очень любил отец: для него не было большего счастья, чем кувыркаться лежа на полу, прыгать и играть с дочкой под ее оглушительный и озорной хохот. Он обожал дарить Марине что-нибудь вкусненькое, заплетал ей волосы, раз в два месяца покупал новое платье и не разрешал супруге ходить с ней в детский сад пешком, а непременно сам на машине отвозил и забирал ее. Но еще больше заботилась о Марине мама: остро ощущая малейшие душевные переживания ребенка, она просто холила и лелеяла свою «дочу».

Первые годы жизни Марина росла в атмосфере абсолютного спокойствия. Мама ее имела характер на удивление мягкий и бесконфликтный, да и отец семейства по своей натуре являлся человеком уравновешенным, не стремился установить в семье диктатуру и подчинить домочадцев своей воле. Можно было пересчитать по пальцам те дни, когда родители повышали голос, и никогда Марина не слышала в свой адрес плохого слова. В их семье царил покой и безмятежность, но жизнь за порогом родного дома оказалась намного более суровой.

Пойдя в школу, Марина, не знавшая никогда ни грубостей, ни какого-либо насилия, столкнулась с такими проявлениями жестокости, по сравнению с которыми меркли самые жуткие ее детские кошмары. Происходившее в школе выходило далеко за рамки узких представлений Марины о нормах общения между людьми. В начальных классах она попала под руководство очень строгой и требовательной учительницы, которая не гнушалась, в случае если плохо был выучен урок, пристыдить ребенка, возвысив голос или даже обозвав его как-нибудь при всем классе. В отношении некоторых нерадивых учеников, воспитанных родителями по принципу подчинения силой и привыкших все делать дома из-под палки, такое обращение, возможно, было единственным способом повлиять на их успеваемость и поведение. Но проблема была в том, что учительница Марины использовала эти меры в отношении абсолютно всех своих подопечных, совершенно не чувствуя детей, да и не желая их чувствовать. Она, будучи человеком сугубо практического и рационального склада ума, не видела необходимости в том, чтобы изменять воздействие в зависимости от субъекта, а выстроила свою систему воспитания на уровне самого несносного ребенка, справедливо полагая, что эта система способна стать универсальной. Она даже ставила себе в заслугу, что преподавала «для всех одинаково», очень гордилась этим и всегда старалась подчеркнуть. Но пуля, оцарапавшая слона, белку разорвет. То, чему иной ребенок, выросший в более приближенной к реальной жизни семейной обстановке даже и не придал бы значения, Марина воспринимала чрезвычайно болезненно. Если учительница просто повышала на нее голос она, не привыкшая к ругани даже в домашней атмосфере, в классе под пристальным вниманием десятков одноклассников готова была просто провалиться сквозь землю. Чувственная и ранимая, Марина испытывала сильнейшие душевные переживания в эти моменты, и первое время ходила в школу как в какую-то агрессивную чужеродную среду, связанную у нее исключительно с негативными эмоциями.

Возвращаясь домой после окончания уроков, Марина с нетерпением ждала с работы маму, которая очень внимательно и чутко относилась к переживаниям дочери, всегда была готова