Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Dios, деменция. Я вспоминаю мысль Ориона о том, что нужно спокойно принимать дары жизни и не тревожить вселенную, требуя большего. Флора, страдающая от той же боли, живет по другим правилам. Ее тревога выражается в мазках краски на стене. Она контролирует ее, меняет. Увидьте меня. Она борется с вселенной, которая отрицает ее, которая приносит такие жестокие болезни, от которых мать забывает собственную дочь. «Я все еще здесь», – говорит краска.
Но Флора все равно причиняет вред самой себе и другим. Я знаю это, потому что совершала ту же ошибку. Я понимаю, что значит лежать на траве, обезвоженной, грязной, заплаканной. Я бежала так долго и так далеко от боли, которая настигла меня.
Ох. Я смотрю на Флору и впервые понимаю, что почувствовала Пилар, увидев меня в парке. Мои внутренности скручиваются, к горлу быстро подступает тошнота. Я вижу саму себя глазами сестры. Я убежала так далеко. Насколько дальше и глубже могла я зайти, причинить себе вред, пытаясь перехитрить собственную полную потерь вселенную? У Пилар не было ответа в ту ночь, только страх. Но у нее, мами и папи была Англия, место, где я могла обрести новый смысл. Флоре тоже нужно такое место.
– Пожалуйста. Пожалуйста, не говори Ориону.
Он не тот человек, от кого я хотела бы что-то скрывать. Но я внимательно смотрю в сильное, решительное и в то же время слабое и сломленное лицо умоляющей меня девчушки. Флора. Она выбралась ночью из дома, чтобы разрисовать стены и заборы, в надежде, что ее увидят и запомнят.
Воспоминание тычет меня в бок. Лайла. Девчонка растянулась на траве в парке, в милях от дома.
Смогу ли я солгать ради нее?
Моя семья сделала нечто большее, чем просто ложь. Что-то куда более болезненное. Они посадили меня на самолет и отправили прочь от всего, что мне было дорого. Прочь от них.
Тяжело вздохнув и скрестив руки на груди, я говорю тоном, каким обычно разговаривал отец:
– Я не скажу Ориону при двух условиях.
– Да. Хорошо.
– Сейчас же пообещай, что ты перестанешь разрисовывать стены.
Она мгновенно кивает.
– Обещаю, Лайла. Этого больше не повторится.
– Хорошо. Во-вторых, три дня в неделю ты будешь помогать мне на кухне «Совы и ворона». Я начинаю в шесть утра.
Флора медленно делает шаг назад.
– Я не умею готовить или печь.
– Я тебя научу. Начнем с простого.
– Но я уже работаю в «Максвеллс» почти каждый день в обед. – У нее отвисает челюсть. – Теперь еще и по утрам? Кто встает так рано на каникулах? Это не…
Ну, вот. Флора собирается сказать, что я поступаю нечестно, но это не так. Заслуживает Флора сочувствия или нет, она нарушила порядок.
– Три дня в неделю. Переживешь. – Я киваю. – Тебе решать.
Она пристально глядит на меня, затем скисает.
– Как скажешь.
Sí, claro, что это «да». Она говорит на языке, который я прекрасно понимаю.
– Отлично. Значит, увидимся в понедельник.
Флора поднимает баллончик с краской.
– Не психуй, я его выброшу.
– Похоже, что я психую? – Я бросаю взгляд на часы. – Давай я провожу тебя домой.
– Тут недалеко. Я сама дойду.
Я должна убедиться, что она доберется до своего крыльца. Но когда она сказала, что ее все контролируют, я поняла ее. Флора сможет пройти четыре квартала. Я должна с ней согласиться.
– Да, хорошо.
Я отпускаю ее и иду в «Сову» по соседней параллельной улице, зная, что Флора делает то же самое. Я бы услышала, если бы что-то было не так. Раз уж я планировщица, наверное, нужно решить, что сказать Ориону, когда он упомянет про граффити и новую работу Флоры. Даже мысль о том, что я должна что-то от него скрывать, гниет в моем желудке, как испорченная еда.
Когда я подхожу к увитой розами арке, в нескольких окнах на втором этаже горит свет, подтверждая, что там живут гости. Однако в квартире на третьем этаже темно.
Я уже хорошо запомнила каждый поворот лестницы, поэтому, поднимаясь, могу спокойно проверять телефон. Ночью идеальное время, чтобы позвонить Пилар по FaceTime. У меня был отключен звук; я включаю его и замечаю окошко с сообщением на дисплее. Отвлекшись на Флору (мягко говоря), я, должно быть, не заметила его. Я спотыкаюсь о следующую ступеньку и чуть не падаю. Имя отправителя вовсе не Пилар Рейес.
Это Андре Миллан.
Через несколько минут телефон вибрирует, но не из-за настроек. Это я лежу на кровати и трясусь, перечитывая сообщение от Андре снова и снова.
Андре: Привет. Знаю, я давно не писал, просто хотел спросить, как у тебя дела
Приходит еще одно сообщение.
Андре: Ты занята?
У меня голова идет кругом. Нужно заблокировать его номер. Нужно выбросить телефон в окно. Я не делаю ни того, ни другого. Хоть чувства мои и изменились, тень Андре все еще здесь, в темных глубинах сладостных воспоминаний. И я попадаюсь на крючок.
Я: Я тут.
Не проходит и пяти секунд, как он отвечает.
Андре: FaceTime?
Я: Звони.
Он звонит. Я приветствую его одним старым пыльным словом, вытащенным из старого пыльного чемодана.
– И тебе привет, Лайла, – отвечает Андре голосом, которым говорил, целуя меня, которым шептал мне на ухо и, наконец, безжалостно прощался. – Знаю, это странно и неожиданно, – говорит он.
Я открываю рот, но не могу подобрать слов.
– Значит, Англия, да? – Должно быть, он тоже проверял мой «Инстаграм». – Ну и, э-э, как там?
– Холодно. – Хотя для этого есть свитеры – точнее, один свитер, мягкий, теплый, серый.
– Ну да, – говорит он.
– Почему? – Потому что моя смелость решает проявить себя сейчас. – Почему сегодня?
Я слышу его тяжелый вздох.
– Думал о тебе. Мне стало интересно, все ли у тебя хорошо. Знаю, получилось дерьмово. Я. Мы. Выпускной. Abuela. И я слышал про Стефани. Это все хреново. Так что я решил позвонить.
– Я в порядке. Правда. – Я не лгу.
– Хорошо. Я рад. Ты же знаешь, что всегда можешь мне позвонить.
Мои глаза наполняются слезами. Разве я не ждала? Разве я не ждала этого месяцами? Но все это не укладывается в моей голове; я не чувствую того тепла и надежности, как в городе, из которого он звонит. Слово обжигает горло:
– Хорошо.
– Могу я снова тебе позвонить?
Грязное, гнусное, слабое:
– Угу.
Боковая дверь закрывается за ним; сегодня дождливое воскресное утро, и Орион без труда меня находит. У меня выходной, но мне нужна кухня после вчерашнего тройного несчастья: