сжатые кулаки, хмуро, ни к кому не обращаясь, проговорил:

— Ну что, пусть Иван в каталажке сидит?..

Мужики загудели, но высказаться первым никто не торопился.

— Всем лесу не хватат, все тайком рубим, — осторожно подал голос рыжий Аверкий Бодунов.

— Вы-то что! — тоненько протянул Митька Штукин. — Я вот в соседней волости был, так тамошние мужики цельными селами в борах кабинетских промышляют. Да не тайком, а в открытую. Объездчики их пуще, чем огня боятся.

Сидор Мышков, добродушный увалень лет сорока, почесал затылок:

— Энто совсем другое дело, ежели всем миром… А мы ведь, всяк по себе…

— Будем по своим подворьям прятаться, всех пересажают, — сказал Кунгуров. — Рабочие да студентики воюют, не боятся, а мы сидим, как бирюки. Кого опасаемся-то? У нас властей-то: пристав с урядником да кабинетские чиновники. Неужто и дале терпеть будем?

— Айда, мужики, Ивана освобождать! — резанув воздух единственной рукой, крикнул Жданов.

Кто-то вскочил, шумно засобирался. Только вислоносый Гошка Фатеев покачал кудлатой головой, негромко, но так, чтобы расслышали, сказал:

— Ага… А ежели он и впрямь Татаркина ухайдакал? Тады как?..

— Никак! — отрезал Вихров и криво ухмыльнулся в густую бороду: — Пущай не чипляется! Жисти от энтих полесовщиков нету. Ты забыл, как Татаркин тебе бока намял, када в прошлом годе с сухостоиной спымал?

Фатеев снова покачал годовой:

— Было дело. Дык не убивать же полесовщиков за энто.

— Заладил! — оборвал его Жданов. — Вечно со своими страхами! Как тебе только медаль за Порт-Артур повесили? Ясно же, что Николке конец, раз манихвест появился! А раз свобода и права, значица, земля и лес всему миру принадлежат, а не Кабинету. Сами будем распоряжаться! И нечего объездчикам свой нос совать, куда не следоват!

Кунгуров подхватил:

— Все верно, Павел, говоришь, Только надо всем мужикам на сход собраться и приговор об энтом написать. И еще нужно всем миром отказаться от уплаты податей. У самих избы валятся и дети голодные. За войну-то все соки повысосали! Чего нам на других спину гнуть?

— Ну, ежели приговор будет, — с сомнением проговорил Гошка Фатеев, задумчиво потирая кончик носа, — тады другое дело…

— Э-э! Буду я ждать, пока вы бумаги калякаете, — махнул рукой рыжий Аверкий. — Надоть успевать! Рубить лес, кому сколько на нужды требуется!

— Ага, мы в лес, а там Ярцев с берданкой, — сказал Фатеев.

Вихров снова криво ухмыльнулся в бороду:

— Полесовщиков, коли соваться будут, сократить!

Кунгуров направился к двери:

— Хватит разговоры разводить! Пошли Ивана выручать!

Мужики, переворачивая лавки, гурьбой вывалили на улицу. Митька Штукин заметался на крыльце, схватил Андрея за рукав:

— Слышь, можа, мне тута остаться? Обещали ж Тихону постеречь. Не по-людски получается.

— Оставайся, — улыбнулся Кунгуров.

— Дык… Без меня-то управитесь? — озабоченно осведомился Митька.

Андрей рассмеялся:

— Постараемся! Вечером к нам приходи, мать без тебя скучает. Да и братишки.

Митька расчувствовался и прослезился. Андрей бросился догонять мужиков.

6

После стычки с Балахоновым, отправив его в каталажку и решив, что виновник всех бед пойман, Саломатов отправился домой. Радости никакой он не испытывал. Рассматривая в зеркале распухшую губу, матерился, загнав всех домочадцев в кухню.

— Ну, гадюка! Допрыгаешься ты у меня!

Ругань его прервал кабатчик.

— Федор Донатыч, — от порога боязливо выкрикнул он. — Чего-то там мужики шебушатся!

— Мне-то что?

— Да вот, — замялся кабатчик, — кажись, хотят Ваньку Балахонова высвобождать.

— Как это?

Лобанов торопливо пересказал услышанное в кабаке.

— Ты смотри, что удумали! — выругался Саломатов, перепоясываясь портупеей. — Вот жисть пошла! У меня на всех каталажки не хватит.

Спустились с крыльца вместе, но на улице Лобанов, крестясь, бросился в переулок:

— У меня, Федор Донатыч, заведение без присмотра оставлено.

Урядник только сплюнул.

Проверив запоры на дверях холодной, он пожал плечами и вышел на крыльцо. Как это «освобождать Ваньку»? Это ж все одно, что против царя пойти!

Увидев вдали мужиков, он вдруг осознал: а ведь и впрямь мужики сейчас злые, на все способные. Окликнул проходившего мимо учителя:

— Господин Симантовский?

Учитель, пошатавшись, остановился, уперся замутненным взглядом в урядника. Саломатов чертыхнулся про себя, но повторил как можно любезнее:

— Господин Симантовский, добегите до пристава, передайте, что тут беспорядки намечаются.

Симантовский икнул:

— Беспорядки?.. Нет… Политикой я не занимаюсь…

— Пьянь! — выругался урядник.

И встретил подошедших близко мужиков казенным, с хрипотцой, голосом:

— А ну, остановись! Куда прете?

Мужики молча полукольцом окружили крыльцо. Это их молчание больше всего напутало Саломатова. Выдернув револьвер из кобуры, он выкрикнул:

— Не подходи! Стрелять буду!

— Ишь ты, напугал, — усмехнулся Андрей Кунгуров. — Ты пораскинь мозгами, Федор Донатович, что делаешь? Ведь невинную душу сунул в холодную.

— Отойдь, говорю!

Кунгуров, уже без усмешки, добавил:

— Выпускай Балахонова — и разойдемся по-хорошему…

— Ваньку выпустить? — совсем озлился Саломатов и сунул дулю под нос Кунгурову: — А это видел? — И уткнул ему в грудь револьвер: — А ну отходи!

Стоявший в стороне Павел Жданов, увидев наведенный на Кунгурова револьвер, с невероятной для однорукого ловкостью выхватил из изгороди кол и с силой махнул им по руке урядника.

Саломатов вскрикнул от неожиданности и боли, схватился за руку. Револьвер полетел в снег. Гошка Фатеев тут же сунул его ногой в снег подальше от греха.

Мужики бросились на урядника. Повалили. Саломатов не сопротивлялся, только прикрыл голову руками и издавал глухие стоны вперемежку с ругательствами.

— Ключи заберите!

— Да вот они! — крикнул Аверкий Бодунов. — Гоните урядника в шею!

Охая и негромко матерясь, Саломатов поднялся. Изумленно глянув на мужиков, он бросился бежать вверх по улице к дому станового пристава. Кто-то ухарски свистнул ему вслед.

Иван Балахонов, уже не чаявший оказаться на воле, оторопело смотрел на своих спасителей. Его трясло от холода. Он повторял только одно:

— Ну, мужики, спасибо…

Сидор Мышков, стянув полушубок, накинул его на плечи Балахонова:

— Вот ведь змей! Засадил человека в энтот ледник в одной рубахе!

Клацая зубами от холода и волнения, Балахонов пошутил:

— Так ведь холодная, она и есть холодная. Как иначе?

Мужики, взвинченные всем произошедшим, с радостью ухватились за шутку. Подталкивая друг друга локтями, хлопая по спинам, разразились дурацким и громким хохотом.

Кто-то предложил:

— Айда обратно к Лобанову!

Громко переговариваясь, продолжая хохотать над шуткой Ивана Балахонова, плотной толпой двинулись к кабаку.

Возле кабака топтался Митька Штукин. Глядя на его недоуменную физиономию, развеселились еще больше.

— Че энто ты такой скукоженный?

— Да Тихон