присуща далеко не одним лишь людям. У большинства млекопитающих и птиц тоже существуют игры, и это наводит на мысль, особенно в свете дарвиновской революции, что игра носит адаптивный характер. Считалось, что игра должна давать определенные преимущества, достаточно большие, чтобы компенсировать сопутствующую ей трату времени, энергии и безопасности; 10 % животных с наиболее развитым мозгом играют, и при этом «подростковый» период у этих видов самый длительный.

С продвижением вверх по эволюционной лестнице значимость игры растет. Эти наблюдения вскоре привели к выводу, что столь бесполезное, казалось бы, занятие в значительной степени способствует развитию интеллекта. Как замечает Э. О. Уилсон, «игра предполагает сложную организацию мозга, общность поведения и в первую очередь важную обучающую функцию в развитии поведения» [Wilson Е. 1980: 86]. Конечно, мозг любой величины будет бесполезен, если мы не загрузим его всевозможной информацией, связанной с культурой и средой, а также не будем следовать предписаниям и поведенческим тенденциям, традиционно ведущим к успеху. Игра, продолжает Уилсон, позволяет осуществлять этот жизненно важный и масштабный процесс максимально эффективным способом, сочетая приятное с полезным.

Примечательная характеристика игры у животных – свобода, с которой комбинируются между собой элементы поведения. <…> Игра – это средство, с помощью которого определяются, отрабатываются и, следовательно, закрепляются комбинации, лучше всего подходящие для будущего репертуара взрослых [Там же].

Как отмечали другие эволюционисты, игра – это средство, с помощью которого дети учатся самостоятельно [Cosmides, Tooby 1992]. Это позволяет их родителям тратить свои силы на другие насущные нужды.

Искусство в той степени, в какой оно является игрой, также обладает некоторыми адаптивными свойствами игры [Dissanay-аке 1974]. Биологические виды, у которых развита игра, подобно обществам, поощряющим свободную художественную культуру, более гибки: они могут адаптироваться к разным условиям хотя бы потому, что их поведенческий репертуар более широк. Что бы они ни делали, это получается у них лучше, чем у других, благодаря тренировке, которую им дает игра, часто рассматриваемая как репетиция взрослой жизни, даже когда это сопряжено с необходимостью смириться с существованием страданий и смерти [Eisen 1988: 11]. Игра знакомит детей с окружением и помогает оставаться осведомленными в старости; она сохраняет ум открытым [Коппег 1982: 246]. Кроме того, играющие биологические виды более склонны к сотрудничеству: игра снижает агрессивность и стремление к доминантному поведению [Alford 1984:158]. Из этих последних соображений социалистические общества, такие как Советский Союз и Китайская Народная Республика, поощряли несостязательные виды группового отдыха – это придавало гражданам сил и способствовало социализации и к тому же давало выход накопившемуся напряжению. Но они не шли достаточно далеко: игра ограничивалась тщательно контролируемыми формами, что лишало ее главных функций. У граждан этих стран, как и у обществ в целом, начали проявляться симптомы игровой депривации. Если игра становится несвободной и, по Платону, «полностью рациональной» [Spar-iosu 1982: 18], это уже совсем не игра.

Когда игра, как ей положено, спонтанна, ее трудно подавить, не говоря уже о контроле. Дж. Эйзен сообщает, что обреченные узники нацистских лагерей, в частности Освенцима, тщательно заботились о том, чтобы дети могли играть. По некоторым свидетельствам, дети играли даже в газовых камерах. Очевидно, что игра служила как механизмом адаптации к самым тяжелым условиям, так и средством сохранить хоть какое-то человеческое достоинство. Ролевые игры помогали хотя бы в фантазиях изменить соотношение сил, – по сути, дети таким образом сопротивлялись своим мучителям [Eisen 1988]. Как и искусство, игра служит также средством самоконтроля, которое, как утверждает Э. Диссанайке, имеет очевидное адаптивное значение для условий, не поддающихся иным формам регулирования [Dissanayake 1992:126]. Игра, результаты которой часто налицо, дает здоровое чувство свершения, а это лишь способствует по-настоящему важным начинаниям, которых так много в нашей жизни.

Многие ученые говорят о своеобразном инстинктивном стремлении к новым стимулам, которые побуждали бы организмы отыскивать новые впечатления хотя бы для того, чтобы избежать скуки [Берн 1998; Alford 1984:160; Eisen 1988:111]. Мы уже отмечали склонность охотника-собирателя к перемещению с места на место, позволяющую ему лучше освоить ресурсы на его территории, – мы же унаследовали это свойство в форме любви к путешествиям и чтению. Стимулирующее действие игры – еще одно качество, роднящее ее с искусством: в чем же еще состоит прямая роль искусства, если не в препятствии скуке? Интересно, что, подобно игре, искусство меняется при смене обстоятельств. Н. Истерлин отмечает, что художественная литература, как и игра, соотносима с количеством неизвестных в окружающей среде. Поэтому она и развивалась с ходом истории, особенно в периоды, когда жизнь общества усложнялась. Этим Истерлин объясняет рост игрового элемента в литературе, а также факт, что в последние два столетия в западной культуре все выше ценилась новизна [Easterlin 1993:116–117]. Это ускоряет культурную адаптацию к меняющимся условиям. Подобное может происходить и с литературой: «…как отдельные читатели и писатели, мы испытываем постепенное и тонкое расширение восприятия и понимания, что косвенно способствует нашему взаимодействию с реальностью» [Там же: 120].

Диссиденты в авторитарных обществах часто видели в различных формах игры лучший способ противостоять структурам власти – по меньшей мере это помогало преодолеть чувство собственного бессилия. Разрисовывать стены рядом с квартирой Булгакова, при военном положении, введенном Ярузельским в Польше, отправиться на прогулку во время официального выпуска новостей или даже просто обмениваться свежими политическими анекдотами – все это служило взрослым необходимой отдушиной и в то же время связывало их узами новых, увлекательных тайных сговоров. В «Мы» Мефи прикрепляют одну из своих листовок к грузу подъемного крана, чтобы тот вознес ее на всеобщее обозрение [239]. Похожий номер откалывает R-13: он цитирует подрывные стихи поэта, приговоренного к казни, подавая их как воплощение социального зла, и таким образом публично оглашает выпад поэта против Благодетеля [169]. К сожалению, с самим романом этот номер у Замятина не прошел: несмотря на все похвалы, которые расточает Д-503 Единому Государству, первые читатели «Мы» расценили его как выпад против Страны Советов. В результате книга была опубликована в Советском Союзе только в 1988 году, но сам режим недолго прожил после этой публикации.

Игра полезна для здоровья; она служит признаком здоровья и способствует хорошему самочувствию. Психотерапевты часто отмечают, что дети, уделяющие играм больше времени, лучше восстанавливаются после стрессовых ситуаций. Игра часто используется как метод терапии. Кроме того, лабораторные эксперименты показывают, что искусственно вызванный стресс не препятствует игре, а скорее побуждает детей играть более активно [Eisen 1988:111]. Игра – это глубоко укоренившаяся поведенческая склонность, которую не так легко уничтожить. Если сблизить ее – и художественный вымысел – со снами, своего