Нуада вылез из постели и подкинул хвороста на тлеющую жаровню, а потом снова забрался под одеяло. Он заметил, что атаман снял свою шелковую рубашку и снова облачился в бурый кожаный кафтан.

— Что вас тревожит, барон?

— Ничего. Я ничего не боюсь, ни в чем не нуждаюсь. Я не дурак, Нуада, и знаю, что ты, если б захотел, мог бы выставить меня злодеем, свиньей, кровожадным зверем. И те, кто кричал мне «ура», с той же легкостью могли бы меня вздернуть. Я знаю это… и знаю, что я не герой.

Нуада молчал, пока Решето в поисках слов тер свою щетинистую голову и мял щеки.

— Понимаешь, о чем я?

Нуада все так же молча кивнул.

— Я наслаждался твоим рассказом, — тихо, почти шепотом, продолжил Решето. — Наслаждался тем, как мне кричали «ура». А теперь я чувствую… сам не знаю что. Печаль, наверное. Понимаешь? — его темные пуговичные глазки уставились на Нуаду.

— Но ведь это приятное чувство?

— И да, и нет. Я убил кучу народа, поэт, я грабил, обманывал и лгал. Я не герой. Тот пожар грозил спалить все, что я построил. А что до зверя — так это я хотел удивить девушку. Нет, я не герой.

— Человек — это тот, кем он хочет быть, — ответил Нуада. — Никаких железных образцов для этого не существует. Мы не из бронзы отлиты. Войско во главе с древним героем Петриком разграбило дочиста три города. В истории сказано, что его солдаты насиловали и убивали тысячами, но, в конце концов, он избрал для себя иной путь.

— Я уже не изменюсь. Я такой, как есть, — беглый раб, убивший своего хозяина. Я — Решето. Обезьяна. И я никогда не жалел о том, что стал таким.

— Почему же вам тогда не спится?

Решето подался вперед, упершись руками в колени.

— Твое сочинение — это ложь, льстивая ложь. И все же оно меня тронуло, потому что могло быть и правдой. Я никогда не старался, чтобы меня любили. Но мне воздавали почести, меня подняли на руки, и это, поэт, было лучшим мгновением всей моей жизни. Пусть я даже этого не заслужил. А хотелось бы заслужить.

— Позволь спросить тебя кое о чем, барон. Когда ты схватился со зверем и почувствовал его ужасающую мощь, ты испугался?

— Да, — признался Решето.

— А когда ты бросился спасать Ариану, тебе не пришло в голову, что ты можешь погибнуть?

— Я не думал тогда о спасении.

— Но ты видел, что зверь собирается убить ее?

— Да, верно.

— И ты ринулся в бой, что едва не стоило тебе жизни, мы все это видели. Слишком уж ты суров к самому себе. Ты совершил подвиг, и это подействовало на всех, кто был при этом.

— Ты меня смущаешь. Скажи: Ариана любит Лло Гифса?

— Думаю, что да.

Атаман встал.

— Я хотел приказать моим людям убить его. Хотел овладеть ею, хочет она того или нет. Теперь я перед ним в долгу: если б он не прыгнул на зверя, я бы окочурился, так и не испытав лучшего мгновения своей жизни. Боги, как я устал. И как много эля влил в свое толстое брюхо. — Решето пошел к двери, но голос Нуады остановил его.

— Барон!

— Чего?

— Ты лучше, чем тебе кажется. И я рад, что повесть мне удалась.

Решето вышел в летящий снег, и Нуада снова улегся.

Пять дней в лесу бушевала метель, и охотники прочесывали западный его край в поисках чудовищ. Одного гигантского волка нашли мертвым в сугробе, и воя больше никто не слышал. Ударили жестокие морозы. Люди отсиживались внутри частокола, выходя только за дровами. Решето показывался редко — теперь он то и дело прогуливался в одиночестве по холмам. Нуада, проводивший дни с Арианой и Лло, начинал чувствовать, что скука убьет его еще до конца зимы. Незанятых женщин в деревне было мало, и ему претило платить им за услуги.

Цитаэрон манил его все сильнее. Решето дал ему золота — вполне достаточно, чтобы заплатить за проезд. Нуада рисовал себе мраморные дворцы, юных красавиц и прежде всего — теплое южное солнце. Он мечтал о мягкой постели, о еде с пряностями, хороших винах, чистой одежде, горячей ванне. Он воображал, как плавает в голубом море, и солнце греет ему спину.

По словам людей Решета, до Королевской дороги, ведущей в Пертию, не было и полдня пути — а по дороге он за два дня доберется до моря.

Однако он не спешил предпринять это путешествие.

В это время Решето прервал свои прогулки и засел у себя в доме. Мрачный и надутый: он не сводил глаз с Арианы и постоянно задирал Лло Гифса. Если бывший кузнец и замечал это, то не подавал виду и сохранял спокойствие. Но Нуада знал, что эти двое рано или поздно сцепятся, и желал оказаться подальше отсюда, когда это случится.

Ему нравился Лло, и Решето, как ни странно, тоже.

Утром шестого дня он потихоньку ушел из деревни и зашагал через лес на запад, в сторону дороги, ее постоялых дворов и таверн. Он шел почти весь день и остановился на ночлег в неглубокой пещере. Там он развел костер и мысленно обругал себя за глупость. В деревне было хотя бы тепло и уютно — здесь шарила ледяными пальцами смерть. Наутро, замерзший и напуганный, он продолжил путь, но тропы, о которых ему говорили, замело снегом, а серое ненастное небо не давало никаких указаний. Он шел, весь дрожа, не чуя закоченевших ног, и к полудню заблудился окончательно.

Здесь пещер не нашлось. Нуада приютился за валунами и попытался разжечь огонь, но ветер задувал его. Усталость одолевала поэта, и холод как будто уже не так чувствовался. Ему хотелось лечь на снег и уснуть.

Не будь дураком, приказал он себе и заставил свои ноги снова двинуться в путь. Завязнув в сугробе, он ухватился за торчащую из-под снега ветку. Она качнулась, и Нуада закричал. Это была не ветка. А рука, застывшая и черная. Он метнулся влево и наткнулся на что-то твердое под снегом — труп человека с серым лицом и зубами, оскаленными в жутком подобии улыбки.

Смерть встречала Нуаду всюду. Куда бы он ни смотрел. В панике он устремился прочь с этого снежного кладбища.

«Не хочу умирать здесь, — твердил он себе, — не хочу».

Запахло дымом. Ветер дул в лицо, и Нуада пошел ему навстречу, громкими криками оповещая о себе. Он упорно переставлял ноги, проваливаясь в снег, и запах становился все сильнее. Нуада крикнул еще раз, упал и пополз.

— Сюда! — отозвался кто-то, и чьи-то руки подхватили его.

Нуада очнулся в большой пещере, где пылал огромный костер. Он сел, откинув назад свой теплый плащ, и увидел вокруг огня семерых мужчин и четырех женщин с худыми, изможденными лицами.

— Спасибо, — сказал он, — вы спасли мне жизнь. — Мужчины промолчали, но молодая женщина с волосами, как вороново крыло, подвинулась и села рядом с ним.

— Боюсь только, что ненадолго, — сказала она. — У нас нечего есть, а дороги занесены снегом.