— Тогда, по логике, чем меньше получит, тем меньше испортится. — Я не хотела забыть о своем меркантильном интересе. — Давай подумаем, как бы ему память вернуть.

— Я уже подумала. — Трошкина важно воздела указательный пальчик. — Мы ему карты в руки дадим!

— В каком это смысле?

— Да в прямом!

Поманив меня за собой тем же пальчиком, подружка отступила в коридор, а оттуда в гостиную, где можно было разговаривать в полный голос, а не как заговорщики-бомбисты под дверцей царской кареты.

— Судя по тому, что Матвей выиграл международный чемпионат по покеру, эта азартная зараза сидит в нем, как вирус. То есть покер — это его персональная антидуховная скрепа! Поэтому давай дадим ему карты, пусть играет и восстанавливается как цельная личность.

— Почему нет? Пойдем, купим карты. Заодно и прогуляемся, — согласилась я. — Матвей! Мы сейчас выйдем ненадолго, а ты остаешься за старшего! Спи, отдыхай, если станет скучно, развлекайся, как сможешь, например, пол в кухне подмети.

— А потом спи-отдыхай, — ехидно пробормотала Трошкина.

— А что? Папе будет приятно увидеть чистую кухню, — сказала я, оправдываясь.

— Да, да, почему бы не сделать приятное родному папе чужими руками? — съязвила подружка.

Но отстаивать право гостя на полноценный отдых не стала и сама за веник не взялась, хотя я, посильно помогая Матвею, с намеком оставила на видном месте в прихожей.

Посуду, кстати говоря, наш сибирский гость вымыл очень добросовестно, хотя и видно было, что дело это для него не самое привычное: он не смекнул надеть клеенчатый фартук и забрызгал новую футболку. Пришлось Трошкиной выдать ему сухую майку из запасов Зямы.

Освежив перед выходом в люди неброский макияж и наказав подкупающе послушному миллионеру с функциями посудомойки-уборщицы сидеть дома и даже в окна не высовываться, мы с Трошкиной отправились на поиски карт и приключений.

* * *

— Арчил, загляни в камеру хранения, — голосом чревовещателя из соответствующего места сказала рация на поясе охранника в зале ожидания железнодорожного вокзала Тбилиси.

— А что там? — сняв с ремня переговорное устройство, спросил тот.

Без веского повода срываться с места Арчил не собирался — место было уж больно хорошее: у стойки кофейни, с видом на декольте хлопочущей за барьером девушки-бариста. А у человека, чей голос звучал из рации, тоже имелись всякие разные виды, поскольку дежурил он в тайной комнатке у экранов, картинки на которые передавали камеры наблюдения.

— Да пацан там какой-то буянит, — лениво пересказала рация. — Бьет дверь ячейки кулаками.

— Какая ячейка? — уточнил охранник.

Не потому, что он не разобрался бы сам, а просто чтобы потянуть время. В свободной от рации руке охранник держал картонный стаканчик с кофе, и грудастая дева-бариста заботливо разогревала для него в микроволновке пирожок.

— Ячейка номер тридцать шесть, — ответила рация голосом очень ленивого спортивного комментатора. — Он возле нее уже давно отирается, я его минут пять назад заметил… Смотри, побился о шкафчик лбом… О, начал пинать его ногами…

— А чего хочет-то? Или просто так хулиганит?

Бессмысленный и беспощадный подростковый вандализм охране вокзала был знаком не понаслышке.

— Пока неясно, — сказала рация. — Если начнет ковырять замок — значит хочет открыть ячейку. А если достанет баллончик с краской — значит просто хулиганит. Да ты пошел бы, посмотрел…

— Уже иду, — соврал охранник и благодарной улыбкой приветствовал картонную тарелочку с горячим пирожком.

— А, нет, не ходи! — донеслось из рации. — Того пацана какой-то мужик прогнал, хороший подзатыльник ему отвесил, добрый человек…

— Отлично, до связи.

Арчил вернул на место рацию и освободившейся рукой ухватил пирожок. Тот был вкусный, но маленький, и охранник успел его съесть к тому моменту, когда рация снова ожила, распорядившись с оттенком удивления:

— Арчил, опять иди в камеру хранения!

— А теперь зачем? — спросил Арчил, неохотно отклеивая пузо от барной стойки.

— А все за тем же! Тот мужик, что прогнал хулигана, кулаком бьет ячейку! — Голос в рации зазвучал живо, с искренним интересом.

— Тридцать шестую? — сам догадался охранник.

— Ее! О, кулак убрал, теперь ногой пнул… Плюнул… Повернулся и ушел! Совсем ушел, из здания вышел, за периметр удаляется… Слушай, Арчил, позови еще Вахтанга с Мухтаром, пусть ученая собака понюхает, что за горе с этой тридцать шестой ячейкой, может, там вирус бешенства, а?

* * *

В тот мирный час, когда дети и старушки вкушали сладкий, как июльский абрикос, послеобеденный сон, а напоенный ароматами цветов, пряностей и плавящегося асфальта горячий воздух колыхался едва-едва, с затиханием, как мягкое подбрюшье утомленной исполнительницы танца живота, во внутренний дворик «сталинского» дома на двух боковых колесах ворвался автомобильный раритет.

Подкатив к подъезду, немолодое годами, но вечно юное духом дитя отечественного автопрома задорно взвизгнуло тормозами, финально взрыкнуло и замерло. От бренного металлического тела тихо отлетело сизое облачко выхлопа.

На сонных детей и старушек эффектное появление стального коня никакого впечатления не произвело: аудитория была подготовленная.

Передние дверцы авто синхронно распахнулись, и из машины горделиво выступили два джигита в соответствующем эпохе штатском, но с мохнатыми папахами на головах.

Открыв задние дверцы и багажник, горцы в четыре руки выгрузили на крыльцо разновеликие картонные коробки с логотипами компаний-производителей разнообразных продуктов питания, после чего крепко обнялись и, растроганно приговаривая «Э, брат!» и «Вах, кунак!», гулко постучали друг друга по спинам.

Затем горец в черной папахе вернулся за руль, а горец в аналогичном головном уборе белого цвета остался на крыльце. Широко улыбаясь, он в героической манере кубинского революционера салютовал кунаку и брату со ступенек, пока норовистый четырехколесный конь с чихом и храпом не вынесся прочь со двора.

Оставшись в одиночестве, горец щелчком сбил с плеча невидимую пушинку. Он поправил папаху, аккуратно подвернув под нее выбившуюся длинную прядь светло-русого цвета с серебристым мелированием, после чего, фальшиво насвистывая что-то этническое, подхватил одну из коробок.

Несмотря на внушительный размер, она явно была легкой, и рослый горец без труда держал ее одной левой. Правую руку, судя по свежей варежке из бинтов — травмированную, он специально освободил от груза, чтобы было чем нажать на кнопку звонка.

Позвонив в дверь, красавец-горец подкрутил воображаемый ус и картинно подбоченился.

Уже на этой стадии любой представитель семейства Кузнецовых с одного бдительного взгляда в дверной глазок опознал бы в псевдогорце-белопапашнике блудного сына, брата и, что всего важнее, мужа Казимира Борисовича.