Моника убила Мишеля де Пасси, чтобы расчистить себе дорогу к Люциусу, который был богаче и стоял выше на социальной лестнице, потом уничтожила и его, чтобы не путался под ногами. А как насчет их предшественника? Что случилось со вторым мужем Моники? Это еще нужно было выяснить.

Я была слишком возбуждена, чтобы взять такси, и пошла назад пешком. Яркое солнце заливало вечно полный суеты бульвар Сен-Жермен. Я зашла в кафе, заказала коньяк и, невзирая на холод, выпила его за столиком снаружи. Улицы и зимой были полны транспорта и пешеходов, однако я чувствовала себя инородным телом. Алкоголь согрел тело, но не душу. Я не могла думать ни о чем, кроме Моники и ее гнусностей.

Эжени ожидала меня, сгорая от нетерпения. С первого взгляда оценив мое состояние, она усадила меня в гостиной на диван и снабдила еще одной порцией коньяка, которую я приняла с благодарностью. Похоже, я быстро усваивала жизненную философию Бетти Уотермен, почти целиком состоявшую из фразы «Спасибо, не откажусь!». Подкрепив свои силы, я передала Эжени содержание разговора с Аннемари, не утаив ее уверенности в том, что Моника отправила Мишеля на тот свет. Показала я и свадебную фотографию этой пары. Эжени довольно долго ее разглядывала.

— Аннемари полагает, что орудием убийства были вот эти порошки.

— А, ротинал! Говорят, он творит чудеса. Не хочешь попробовать сегодня после ужина? Это может оказаться занятно! — Встретив мой взгляд, Эжени расхохоталась. — Да не волнуйся ты, шучу! — Посерьезнев, она вернула мне пузырек и фотографию. — А ты не думаешь, что эта змея ужалила и твоего Люциуса?

— Такая мысль приходила мне в голову. Интересно будет узнать, как обернулось дело с ее вторым мужем.

— То есть с ее первым богатым стариком?

— Ну да.

— Хочешь сказать, что она могла пристукнуть и его? — Эжени округлила глаза, как ребенок, которому доверили страшную тайну.

— А ты думаешь, не могла?

— Моника де Пасси — маньяк-убийца! «Тысяча и одна ночь» наоборот! Шехерезада с бензопилой! Нет, в самом деле! Это непременно надо выяснить.

— Так я и сделаю.

Я позвонила еще одному давнему другу, Бернару Лонгвилю. Одно время он был генеральным консулом в Нью-Йорке, а теперь помощник президента и находится в Елисейском дворце. Если кто и в силах мне помочь, так это он.

Лонгвиль, весьма общительный и культурный человек, убежденный холостяк, во время своего пребывания в Америке был моим фаворитом. Приятная внешность, безупречные манеры и неординарное чувство юмора делали его идеальным кавалером, и он был, что называется, нарасхват. Когда Люциус уезжал по делам, я чаще всего просила именно Бернара сопровождать меня в оперу и на другие культурные мероприятия. В числе прочего он разделял мое увлечение эпохой Людовика XVI.

Мы встретились в баре отеля «Ритц». В дни процветания я неизменно останавливалась там в сравнительно небольших апартаментах на верхнем этаже с видом на парижские крыши, предпочитая их уют великолепию покоев в «Шанси», которым, в свою очередь, отдавал предпочтение мой муж. «Ритц» больше напоминал пансион, чем гостиницу. Бывая там, я всегда приглашала Бернара на ленч. Это стало нашим маленьким ритуалом, как и их фирменное блюдо — салат «никуаз».

Пунктуальность была одним из приятных качеств Бернара. Мы поприветствовали друг друга — исполненные тепла и о многом говорящие объятия двух близких друзей после разлуки, за время которой одному из них пришлось столкнуться с испытаниями. Потом мы расположились за столиком в углу темного от дубовых панелей, едва освещенного бара.

Первые минут десять мы обменивались дежурными любезностями и свежими сплетнями. Когда был сделан заказ и выпит первый стакан вина, «чтобы расслабить тело и душу», Бернар улыбнулся и заметил:

— Джо, ты, как всегда, отлично выглядишь.

— Бернар, ты не умеешь лгать, — отпарировала я. — Удивляюсь, как тебе удалось сделать дипломатическую карьеру!

— Просто ты меня слишком хорошо знаешь, — ответил он со смешком. — Честно говоря, я до сих пор не могу поверить во всю эту историю. Мне Люциус всегда казался немного странным, но я бы никогда не мог предположить такого поворота событий.

— Я тоже. Тем не менее факт остается фактом. — Я решила, что настал момент перейти к сути вопроса. — Мне понадобится твоя помощь.

— Все, что только пожелаешь! — воскликнул Бернар без малейшего колебания.

— Француженка, в пользу которой Люциус изменил завещание, — эта Моника де Пасси — была несколько раз замужем еще до него. Нужно выяснить все о смерти ее второго мужа. Насколько мне известно, начатое расследование было замято.

Я знала, что тактичный Лонгвиль ни за что не спросит, зачем мне эта информация.

— Ты знаешь, кто он и откуда?

— Пьер Марсель из Нейи. Как супруги они жили на улице Парментье. Больше мне ничего не известно. Ах да! Вот фотография Моники с ее третьим мужем, графом де Пасси.

Как и Эжени, Бернар долго всматривался в фотографию.

— Она выглядит… — Он помедлил, подбирая определение.

— Опасной, — подсказала я.

— Пожалуй, — согласился он и снова опустил взгляд, теперь уже на обратную сторону фотографии, где были виньеткой выведены имена. — Буро… безобразное имя! Зато редкое. — Он помолчал. — Впрочем, не хочу обнадеживать тебя. Во Франции не так-то легко навести справки, особенно если речь идет о семейной истории. Ты в курсе, что здесь даже свидетельства о рождении и смерти — вещь частная и контролю государства не подлежат? Доступ открыт только к тем, которым более сотни лет.

— Почему?

— Потому что везде свой порядок. Этот закон был принят, чтобы исключить всякую возможность повторения прецедента времен Второй мировой, когда немцы поднимали архивы в поисках еврейских предков. Подобные сведения были объявлены секретными, и теперь каждый вправе утаить их, если сочтет нужным.

— Понятно, но как же тогда полицейские расследования? Это ведь особый случай, так?

— Нет, не так. Свидетельство о смерти не может быть обнародовано без согласия семьи, ни в коем случае. А уж совать туда нос нелегально — дело подсудное.

— Значит, забудь о моей просьбе. Бог свидетель, у меня нет ни малейшего желания причинять тебе неприятности.

— Джо, перестань! — засмеялся Бернар. — Я так часто нарывался на них по собственному желанию, что лишний раз не повредит. Посмотрим, что удастся сделать. Как говорится у нас, французов, отчего не подразнить закон, если есть возможность. Можно пока оставить себе эту пару?

— Конечно.

Он сунул фотографию в карман и поднял стакан.

— Джо, ты знаешь, что я питаю к тебе слабость. А разум, как сказал Ларошфуко, всегда идет на поводу у сердца.

Простившись с Бернаром, я беззаботно прошлась до Консьержери, до башни, где Мария Антуанетта провела последние месяцы перед казнью. Как ни странно, я еще ни разу не заглядывала в эту сырую темницу, предпочитая Версаль, Большой Трианон и Амо, где прошли более светлые дни ее жизни.