– Ты там был? – Ежи приподнялся на локте.

– Да, – коротко ответил казак. – Почти.

– Как это «почти»?

– Рядом был.

– Ладно, не хочешь рассказывать – твоя воля. – Ежи сел, подобрав под себя ноги (тут, в застенке, или учись сидеть по-османски, или вовсе никак: лавок никаких нет, стульев тем паче). – А только странно это, согласись. Не всякому и не каждый день доводится бывать рядом с монастырем, где погребен его святой покровитель. А уж быть рядом и не побывать в самой обители, не поставить в ней свечку, над могилой не помолиться – это вообще мало кому удается.

Будь они хуже знакомы, не миновать бы стычки. Но в плену люди отлично понимают, что можно друг другу говорить, а что никак. Этот вопрос задать было можно. Все-таки да.

– С борта чайки я видел, когда мы по-над берегом подгребали, – по-прежнему без охоты сказал Тарас. – Мне еще Котовлас Расстрига пальцем ткнул: мол, видишь? А что именно, не сказал. Ну, я вижу, само собой: золотые маковки, кресты на них наши… Так ведь по Босфору много монастырей.

– А-а, – понимающе кивнул Ежи, – так ты, значит, по земле там и не ходил. Ну, такое случается. Я вот…

– Ходил я там по земле, – голос казака сделался совсем мрачным. – Мы ведь не только подгребли, но и причалили. А как стемнело, атаман Порох и скомандовал: село с двух сторон зажигай, кто с оружием выскочит, тушить вздумает или вообще слишком резвый – в сабли, а посад – дувань быстро, тяжелого не хватай… И отгребаем. И чтоб девок на каждую чайку больше полудюжины не тащили: не бездонные, мол, для прочей добычи место тоже потребно. Только атаманская, наибольшая, ладно, еще десяток примет, кроме добычи. А когда дуванили уже, Котовлас мне сквозь пламя снова показал: дескать, видишь монастырскую стену, слышишь набат? Это монастырь твоего небесного заступника, Тарасия Константинопольского. Помни сам и внукам, если доживешь до них, рассказывай, как близко ты от него был.

– Да… – Ежи не знал, куда глаза девать. Дернул же его нечистый с этими расспросами! – Село хоть османское было?

– То-то и оно, что греческое… – вздохнул Тарас. – И набат – он не только от монастыря доносился. С сельской звонницы тоже.

Луч вечернего солнца протянулся через восточную бойницу, вспыхнул пятном на стене. Казак дотронулся до него пальцем, потом осторожно ввел в поток света – пылинки кружились в нем – всю ладонь, будто в струю ручья. Медленно зачерпнул оттуда горстью. И, продолжая держать пальцы ковшиком, поднес к лицу по-прежнему пустую руку: свет, он все же не вода…

– Эй! Эй, ты того, опомнись все же. – Ежи потряс товарища за плечо. – Вины на самом тебе такой уж большой нет: святой Тарасий, думаю, точно тебя простит. Это вот атаману Пороху небось придется узнать, какого цвета огонь в геенне…

– Да он и при жизни узнать успел, – ответил Тарас все так же мрачно. – Все ж ему, умнику, говорили: не ходи ты за добычей в Босфор, гололобые этого, может, и вправду совсем не ждут, проспят сам набег, однако, когда обратно суда будешь вести, наверняка десять раз проснутся… Вот и проснулись. Нас-то, позади шедших, перехватили, зажали галерами, а атаманская чайка, головная, на прорыв пошла – да сразу и вспыхнула, как смоляной факел. Вместе с людьми, дуваном и полоном, девками то есть. Все видели…

Тарас опрокинул ладонь, которую все еще держал ковшиком, над своим лицом, будто и правда солнечным лучом, как водой, омывшись. И вдруг встряхнулся, точно сбросил тягостные воспоминания.

– Ладно, что было, то было. Прогребли мимо. Теперь твой черед.

– Да я уж и начал… – сказал Ежи. – Мне ведь тоже монастырь моего небесного покровителя с моря видеть довелось, а причалить и молебен там заказать или хоть свечку поставить не было никакой возможности. И в том моей вины тоже нет. Хотя бы потому, что был я на борту османской галеры. В цепях. Это та святая обитель, что на острове Принкипо. Совсем уж рядом, только что отсюда, из нашей башни, ее не рассмотреть, а так-то из Царьграда видно. Иначе бы мне про то и не узнать. А вот как нас на царьградском рейде вывели из трюма на палубу, так мне… пусть не расстрига, но бывший ксендз указал: глянь-ка, мол, вон туда… напоследок.

– Так что же, Егорий Храбрый там погребен? – заинтересовался Тарас.

– Не там, – коротко ответил Ежи. – Но если рассудить, то усыпальница его, выходит, в нынешней Турции. Как и место рождения.

– Да ну, скажешь… – недоверчиво протянул казак, – чего Егорию у турок делать было?

– А Тарасию твоему чего?

– Сравнил! Он же не в Турции, а в Греции жил. На то и Константинополь.

– Вот и Георгий. Он и вовсе в Риме как жил, так и муки принял. И погребен там. Не в том Риме, который город, а том, что страна.

– Да… Мы ведь, получается, тоже в Риме муки примем. Во втором который. Царьград.

– Точно. А вот забавно вышло, что нам сюда такими разными путями попасть довелось, из одной-то службы у кнеж Ивана.

– Я у кнеж Дмитрия в войске был, – набычился Тарас.

– Ладно тебе, мы ведь с тобой это в пустой ступе толкли, в порожний ушат переливали… Кабы не был жив кнеж Иван Вишневецкий, то и служил бы ты у того Вишневецкого, который Дмитрий Иванович. А при живом отце сыну не служат.

– А вот и такое случается. Ты моего Байду не замай!

– Да будет тебе… Еще нам подраться из-за этого не хватало. Здесь да сейчас…

Драться они, разумеется, не стали, но посмотрели друг на друга угрюмо. Затем Тарас первым хмыкнул.

– И точно забавно, прав ты. Наши головы с соседних пик еще вдосталь друг другу наухмыляются.

Они оба рассмеялись: весело, беззаботно, как удачной шутке. Таковой она для них и была.

– Эх, да что уж об этом гадать… – отсмеявшись, вздохнул Тарас. – Давай лучше о свободе помечтаем. О ковыльной степи, о широком Днепре, о верном коне и острой сабле, о звездных ночах, о диком ветре и боевых товарищах – вот мои думы!

– А как же Михримах твоя? О ней совсем не думаешь? – поинтересовался Ежи. Хотя тоже сейчас вспоминал и широкие реки, и дикие ветра, и коня верного.

– Моя? А впрочем, опять прав ты, – помолчав, ответил Тарас. – Думаю. Только это уже другое. Люба она мне, верно. Сам и не заметил, как так вышло. Но… Но не умею понять, что ж я буду без вольницы-то делать?! Без товарищей, без ночевок под небом, без седла и сабли… К тому же товариство наше не очень-то и дозволяет такое: чтоб у кого жинка, дом и хозяйство… Скажут – обабился казак, сам собой быть перестал!

– А товариство тебе во всем указ? – Ежи не оспаривал, а именно спрашивал, ему и вправду любопытно было: на службе у Ивана Вишневецкого он о казачьих отрядах только и знал, что есть такие. – Больше, чем ты сам? И больше, чем кнеж Иван? Ну ладно, не горячись, пусть будет кнеж Иван с кнежем Дмитрием-Байдой вместе.

– Не знаю… – признался казак. – Может, и не во всем, но во многом точно. Ведь без него, без товариства, и я сам уже буду не я, а кто-то другой. С таким же чубом, усами, с тем же нравом, но другой…