Женщина противилась, как могла, однако Илья разгорался, становился настырнее, нравственно пьянее, и уже повалил её на постель.

– Неужели и ты такой же, как все? – на подвздохе спросила женщина, покоряясь упрямым и дерзким рукам своего юного любовника. – Проклятая жизнь, и все мы прокляты и наказаны, – шепнула она, прекращая сопротивление, но и не откликаясь на его ласки.

Илья слышал её слова, но его душа была закрыта. Он не понимал, что стал нужен Галине со всем тем, что есть в нём, – с душой, с сердцем, с мыслями, с телом, но не по раздельности.

И в эти же минуты он не помнил и не осознавал, что его ждала и любила ещё одна женщина, – Алла, его Алла, его прекрасная, с великолепной, но не для мира сего, косой, с редкостными коровьими глазами преданности и верности девушка Алла.

7

Был вечер, ещё не темно, но уже и не светло. Солнце лежало на крыше соседнего дома, и девушка смотрела на этот красный мячик и по-детски думала – скатится или не скатится? Алле было приятно и удобно думать именно по-детски – наивно, простодушно. Она улыбнулась, однако снова вспомнилось, как кольнуло, об Илье, и в душе потемнело и спуталось; зачем-то сжала-разжала губы.

Солнце ослепительно вспыхнуло и, действительно, мячиком скатилось за крыши. Стало темнее, зримо надвинулась ночь. Как многое просто в детстве: даже великое светило может быть всего лишь весёлой, забавной игрушкой! И невозможно теперь обмануть себя, придумать сказку, а в сказках неизменно счастливый конец.

Говорят, встречается с другой женщиной? Как он может! Подлец! Алла больно всхлипнула всей грудью. Да, детство закончилось, а то, что налетело, будто вихрь, в её жизнь, – такое тревожное, огорчительное, другой раз омерзительно гадкое, моментами разящее без пощады и предупреждения.

Она резко в раздражении отклонилась от окна, словно бы хотела сказать: «Хватит сказок, хватит игрушек! Пора жить и действовать по-другому!» Торопливо прошлась по комнате, озираясь: возможно, искала такое дело, которое оторвало бы её от горьких, досадных мыслей и чувств. Остановилась перед роялем:

– Как же я сразу не подошла к тебе? Будто не видела тебя, как слепая! – погладила она инструмент по чёрному каменно-твёрдому блестящему боку. – Ты – мой настоящий друг, ты никогда не изменял мне. Сколько радостных часов я провела с тобой!

Действительно, редкий день у Аллы обходился без рояля, без музыки, без вдохновения.

Она коснулась двумя пальцами клавиш – вздрогнули негромкие одинокие звуки. Играла хаотично, что-то отыскивала в звуках. Мелодии всплёскивали, замолкали, нарождались другие, однако обрывались, не развившись и не набрав силы. Алла волновалась, иногда неловко, даже грубо пробегала пальцами по клавишам, но те звуки, которые она хотела явить, не возникали. Наконец, она остановилась, посидела замерши, сосредоточилась и стала играть медленно, плавно. Но по-прежнему звуки вырывались чуждые её сердцу, ложные, «безобразные». Она оборвала мелодию, захлопнула крышку и в отчаянии зажала ладонями глаза. Зачем же так хлопать – разве рояль виноват? Она поняла: в душе окончательно воцарилась смута, вот и не получаются её звуки. Она встала и громко, едва разжимая зубы, выговорила:

– Как я ненавижу его! – Сокрушённо помотала головой: – Как я люблю его! Боже, кто может меня понять?

Она должна что-то предпринять! Изводиться – глупо! Его тянет к той женщине, но какие между ними могут быть интересы? Она, говорят, уже старая да к тому же некрасивая.

Вдруг в голове Аллы – почудилось ей – вспыхнуло. Она замерла, ощущая в теле то ли холод, то ли жар: вот, вот что она должна ему дать! Как же раньше-то она не догадалась?! Вот чем та ужасная женщина притянула его, а она, напротив, оттолкнула когда-то. О-о-о, теперь Алла знает, как следует поступить!

Она словно бы решила трудную, долго не дававшуюся задачу, и ей стало легко, даже чуть-чуть весело. Душа захмелела, закружилась. И Алле всё в её любви и ненависти к Илье представилось простым и понятным: получит-таки он то, чего хотел, и – будь что будет!

Она снова открыла рояль и радостными, но непослушными пальцами пробежала по клавишам, остановилась, стягивая внимание, и стала уверенно играть первую часть «Лунной сонаты». Ей показалось, что так одухотворённо и столь точно и правильно она ещё ни разу не исполняла эту великую, обожаемую ею сонату.

Заглянула в дверь Софья Андреевна:

– Алла, ты не дотягиваешь «до». Не мучай «соль». Что с тобой: сидишь в сумерках, за Бетховена придумываешь сонаты?

Софья Андреевна работала в филармонии, и с её мнением считались даже большие музыкальные знатоки. Алла, зная с младенчества, что мать не выносит и малейшего всплеска фальши в музыке, расстроилась, но отозвалась холодно:

– Ничего я не придумываю! Вечно вы что-нибудь сочините, – капризно повела она плечом, под «вы» неосознанно, но привычно подразумевая и отца.

– Что ты, Софушка? Алла отлично исполнила сонату, – вмешался Михаил Евгеньевич, в роскошном, цветастом, молодящем его халате входя, весь надушенный и до синевы выбритый, в комнату дочери. – Я даже телевизор выключил, чтобы послушать.

Софья Андреевна иронично и сжато усмехнулась мужу своим красивым, умащенным бальзамом лицом и, кажется, хотела сказать ему: «Пой, пой, соловушка, а точку в твоей песне как бы там ни было, а поставлю я».

Алла, скрывая ладонью невольную улыбку, наблюдала за матерью с отцом, но грустно ей думалось: хорошие, прекрасные они люди, её родители, как любят друг друга, однако сердца своей дочери они уже не понимают.

– Можно, я сбегаю к Илье? На минуточку.

– Ой, уже поздно! – с невинной, так шедшей ей театральностью в голосе и лице испугалась Софья Андреевна.

– Ну и что же такого! Ведь всего-то, мама-папа, в соседний подъезд перебежать.

Хотя обратилась Алла также и к отцу, однако в семье заправляла исключительно мать. Престарелый добряк Михаил Евгеньевич лишь покорно, но и влюблённо, другой раз самозабвенно смотрел на свою молодую красавицу жену и неизменно говорил то, что бдительно, но тактично ожидала она.

– Э-э, н-да, – позамялся он, – уже позднёхонько. Сидела бы дома, Аллочка.

– Что-то Илья перестал к нам наведываться, – заметила мать.

– Давненько я не видел его. Не заболел ли паренёк? – следом полюбопытствовал и Михаил Евгеньевич.

– Да, да, – обрадовалась Алла нечаянной подсказке, – он заболел. Надо проведать. Я полетела!

– Не задерживайся. На часок. Не более! – крикнула мать ускользнувшей в прихожую Алле.

– Я выйду встречать тебя в подъезде, – добавил и Михаил Евгеньевич, значительно поглядывая на жену: оценила ли она его стремление? Софья Андреевна знала, что для ответа нужно поощрительно улыбнуться мужу, и она улыбнулась.

Алла не застала Илью. Но Мария Селивановна зазвала девушку на кухню – отведать свежих булочек да «посекретничать» с ней.