– Какие гости на нашем празднике! Легок ли ветер, царевна? Хорошо ли скачется Луноликой матери девам? Вот как раз две веревочки для вас приготовил, все ждал, когда придете.

Он показал на две шерстяные ниточки на ветке рядом с собой. Люди закричали, отчего все ждут своей очереди, а нас очередь сама ждет. Тогда Талай успокоил их, заверив, что Ануй шутит, а веревочки они отложили для самих себя.

На меня он не взглянул, и я ощутила, что мне неловко в седле. Подумалось, что выгляжу нелепо, что ему не понравились золотые накладки на горловине и рукавах моей шубы – куда как привычней была я в простой, черной. И пояс на мне сидит не так, и шапка слишком яркая. Так промучилась я, пока моя Учкту медленно, вслед за другими конями продвигалась к дереву. Люди шутили, пересмеивались, и Согдай тоже шутила и смеялась рядом со мной, – я же ничего не замечала, пока не подъехала вплотную к дереву и не взглянула в глаза Талаю.

– Зачем тебе, царевна, красная нить, у твоей кобылы вон их сколько в хвосте, – улыбнулся он, и Ануй поддержал его:

– Верно, верно, проезжай-ка, царевна, любую тяни да вяжи на плечо. Я вот ей дам, у нее нет, – и он протянул нить Согдай, стоящей за мной. Она залилась довольным румянцем по самые уши.

– Я не собиралась скакать, я вместе с ней, – проговорила она, но я видела, как ей приятно.

– Те, Согдай! – делано ужаснулся Ануй. – Мы с Талаем уже думали отказаться от скачек, увидев, что ты хочешь встать на дорогу. Не видать нам бочонка меда, подумали мы, и сердца наши зарыдали!

Люди вокруг хохотали.

– А что, поскачу! – сказала вдруг Согдай смело. – Западный ветер всегда был мне мил. Я не боюсь перемен. Давай! – и она выхватила у Ануя из рук красную нить под общий смех и повязала ее себе на ногу – на бедро повыше колена, туго перехватив коричневый войлочный чулок. Люди зашумели, кто-то осуждал за бесстыдство, а она смело на всех поглядела и отъехала в сторону – гордая, дерзкая, красивая не нашей красотой, и я думала тогда: откуда только взялось это в тихой девочке, неужели от внимания молодого воина очнулась она?

Такой она и запомнилась мне: с бешеными глазами, с красным шнурком на ноге, на каурой длинноногой кобыле, с развевающимися по ветру черными косами, в распахнутой гнедой шубке, веселая, разудалая. Такой шла она впереди всех на последнем круге, неуловимая, как западный ветер, сама ветром ставшая. Хоть и соперницей была в тот день она мне, не могла я ею не восхищаться, когда глаза сквозь пелену слез от ветра ловили ее. Хоть и не наших кровей, в тот день была она воплощением нашего духа: неистово мчащаяся дева-воин, прекрасная, юная, ногами впившаяся в бока злой, оскалившейся кобылице. Не могла я подумать, что кто-то не восхитится, а позавидует ей, пришедшей первой, опередившей даже Талая, брата-конника.

Мне же не досталась даже овца. Не помогли нам с Учкту ни уроки, ни добрые наставления, данные вместе с красным шнурком. Три круга подряд была Учкту первой благодаря своим длинным и сильным ногам, а потом как будто ей стало неинтересно – Талай говорил, такое случается с хорошими лошадьми, кому дорога дается легко. Полукровки рвут жилы, а чистокровные идут с ленцой, чуя свою силу, – и отстают. Никак не удавалось мне подогнать Учкту, тут и обошла нас Согдай, а за ней и другие. На неровной дороге интерес вернулся к моей кобыле, но ей уже не хватило дыхания, и на последнем круге, когда мы опять пошли по ровной дороге, не нагнала она уже прежнего. Так и пришли мы с ней после Согдай, Талая – и еще двух конников пустили вперед себя.

Я осадила Учкту, спешилась и отдала мальчишкам, чтобы поводили ее, а сама попала в толпу, окружившую победителей. Люди гудели, точно улей. Никто поверить не мог, что первой пришла Согдай, дочь пленницы, иные кричали, что неверно это и Талай нарочно ей уступил. Я видела их, стоящих в центре круга, но не могла приблизиться. Согдай гордо и весело озиралась на всех, раскрасневшись, а Талай улыбался спокойно и не отвечал людям. Я видела по его лицу, выражение которого научилась читать, как лицо брата, что он доволен победой сестры, как если бы это была его собственная победа.

Тут подошел Ануй. Он пришел третьим, как оказалось, – я не видела, люди сказали. Еще сказали рядом со мной, что он надеялся первым быть в этом году. Многие думали о нем заранее как о победителе. Но вдруг появилась Согдай. И Талай показал, что, если б не она, он был бы первым. Мрачно смотрел Ануй, когда шел в круг.

А Согдай радостно на него взглянула, просто, как другу, крикнула звонким голосом:

– Смотри, я пришла первой! Ты рад?

Он не ответил. Подошел, встал с Талаем. Я видела, как переменилась Согдай в лице: будто лошадь на скаку оступилась, вмиг не осталось ни живости, ни радости, все на Ануя поглядывала исподтишка.

А он разглядел меня в толпе и сказал неожиданно громко, чтобы все слышали, хотя обращался к Талаю:

– Ошибся ты, конник, не ту деву вперед себя пустил. Царевна-то вон стоит. Что же делать теперь будешь? Не достанутся тебе царские милости.

Все примолкли и стали оборачиваться на меня. Шепот пошел: люди из нашего стана соседям рассказывали, что всю весну Талай выезжал мою лошадь. Я ощутила, как вспыхнуло лицо, и громко крикнула:

– Ты не победу потерял, Ануй, ты себя на дороге оставил! Что случилось с тобой? Дух зависти в тебя вселился!

– Говори, что хочешь, царевна, только были скачки нечестные! – гаркнул Ануй не своим голосом, охваченный злобой. Люди тут же закричали. Кто за Ануя был, кто за Талая, кто и верил Согдай, но таких мало было, – все кричали, пытаясь дело решить. Будто безумие охватило головы. Согдай стояла, едва сдерживая слезы, я хотела подойти к ней, но люди задвигались, заволновались и не пускали меня. Ануй что-то выкрикивал, продолжая их разжигать, а Талай молчал – почему он молчит, не говорит ни слова в свою защиту, я не могла понять. Мне казалось в тот миг, что бело-синяя высь обрушится вот-вот на всех нас.

Спас дело Санталай, тоже оказавшийся в толпе. Как мальчишка, вскарабкался он на дерево и крикнул так, что перекрыл все другие голоса. Это была единственная здравая мысль:

– Пусть судит царь!

И все подхватили: «Да! Пусть судит царь! Царь пусть судит!» – закричали вокруг, будто это и была та истина, которой добивался каждый. В едином порыве все двинулись к царскому месту и повлекли троих победителей.

Я не видела, что было дальше, но мне рассказывали. Люди волной накатили на холм, где отец награждал победителей, и, отхлынув, оставили Согдай, Талая и Ануя. Кто-то передал спор, все зашумели, но отец удержал их:

– Отчего вы не верите глазам? – спросил он. – Разве не могла эта дева прийти первой? Или вас смущает ее кровь?

Люди примолкли: не думали до того, что не верят глазам. Но кто-то из защитников Ануя крикнул, что тот должен был одержать победу: он всегда считался вторым конником за Талаем.

– Бело-Синий по-своему решает, – сказал отец. – Меня там не было, но не вижу, почему не верить людям, все видевшим. Кто пришел первым? – спросил отец.