— И что же? Неужто шах послушал чужого государя? — спросил сотник Хомутов, косясь на подьячего. Тот ел жареную рыбу, глядя на смиренно сидящую около Никиты «персиянку» с русским, похоже, именем, и по давней служебной привычке ушами водил, словно заяц, выслушивая отдаленный лай гончих псов.

— Еще как послушался! — через силу сказал Никита Кузнецов. — Шах повелел атамановых посланцев, безоружных, схватить и предать лютой смерти… Только мы об этом уже спустя много дней прознали. Казаки никакой беды себе не чаяли, когда жители Решта и тамошние шаховы солдаты нечаянно грянули на нас боем… Многих мы оставили на улицах Решта, многих недосчитались, прибежав на струги… Только побитыми до смерти не менее четырех сотен. А многих кизылбашцы уволокли в неволю… Вот таков был ответ персидского шаха нашему атаману! — Никита еще одним глотком вина смочил перехваченное волнением горло, опустил глаза к столу и умолк.

— Ну и коварство в сердце персидского шаха! — с возмущением сквозь стиснутые зубы буркнул Оброська Кондак, приглашенный Митькой Самарой как хозяин их временного жилья. — Молод, а хуже пса цепного. Сколь раз так случалось — посланцев наших принимают в Исфагани, а потом пакости за спиною творят безбожные!

— У всех государей, должно, такое бесчеловечье в повадке, когда речь о черном люде заходит, — махнул рукой Михаил Хомутов, проявив крайнюю неосторожность в присутствии подьячего. Алешка тут же отметил эту фразу в своем сознании: по ней можно было кричать «Государево слово и дело» и тащить сотника в застенок!

— Эх, скорее бы домой! — Михаил глянул на раскрасневшуюся, улыбающуюся Лукерью и с затаенным вздохом подумал: «Как там моя Анница живет? И скоро ли увижу я свою русалочку?»

Никита, соглашаясь со своим сотником, согнул шею, что-то вспоминая, посидел молча, добавил то, что не успел досказать:

— Мы вот с Ибрагимом нашего походного атамана Ромашку из кизылбашской петли уже выдернули в бою на улицах Решта…

— Как же так — из петли? — взволновался Митька Самара и пустой кружкой о стол пристукнул. — Неужто удумали нехристи вешать российского казака? Вот жаль, меня там не было…

— Арканом за шею с ног сорвали, — уточнил Никита Кузнецов. — Аркан был к седлу привязан, вот кизылбашец и поволок Ромашку по камням. На счастье, Ибрагим был неподалеку, метнулся наперехват, аркан саблей пересек. А тут и я с казаками подоспел, отбили у псов шахских… Не один десяток голов ссекли, а своего есаула все же на струг укрыли, там и к жизни его воротили — горло крепко помяло арканом.

Михаил Хомутов, чувствуя в голове легкий хмель от выпитого вина, через стол улыбнулся смуглому Ибрагиму. Горец, слушая Никиту, изредка цокал языком, покачивал черноволосой кудрявой головой, шевелил, словно рысь, длинными густыми усами и вставлял, непривычно для слуха растягивая слова:

— Ка-ароший казак Ромаш! Цх, как барс злой! — Или, если речь шла о нем самом, смущенно разводил руками в длинных обшлагах: — Так нада была! Себя спасал, Ромаш спасал, на струг тащил в руках…

— Куда же вы из Решта бежали? — спросил Митька Самара, неосознанно жалея, что ему пришлось здесь биться со своими же, русскими стрельцами и казаками, а вот Никита из кизылбашского похода воротился со знатным дуваном. И серебра, надо думать, везет немало. Хватит и дом достроить, и скарбом да скотиной обзавестись.

«Только и заботушки теперь у Никиты, как с Лушей быть?» — усмехнулся про себя Митька, ибо знал, что дружок его не гуляет от своей Парани, каковой мужской грешок водится за ним самим. А он, Митька, повезет из тяжкого похода домой не серебро в награду за ратный подвиг, а глубокую, неизгладимую червоточину в сердце, что ухватил казацкого атамана на лютую казнь в воеводских застенках. И вина Максима Бешеного лишь в том, что тако же хотел сойти в море перекинуться боем с извечными врагами кизылбашцами.

Митька тяжело выдохнул, стряхнул невеселые думы, вновь вслушался в рассказ Никиты.

— Как малость пришли в себя от конфуза, повел нас Степан Тимофеевич к другому городу — Ферах-Абаду. И тамо помстили кизылбашцам такой же мерою — объявили жителям и тезикам, что пришли, дескать, казаки к городу торг вести. Сошли на берег с товарами, ден пять мирно менялись, кто чем успел обзавестись, а потом сделал атаман условный знак — двинул шапку со лба на затылок! Тут уж казаки маху не дали! Повелел нам Степан Тимофеевич брать как можно больше в плен знатных горожан, да тезиков, да военных начальников, чтоб потом обменять их на пленных товарищей. Ну, мы и похватали и тезиков, и их товары. В городке Ферах-Абаде на нас напал отряд шахских сербазов, не менее полутысячи, однако мы их побили, начальных людей побрали в полон. А бедных горожан и рыбаков — ни одной души не обидели, в том на атамане ни единого пятна нет!

Никита посмотрел на сотника Хомутова, тот опустил голову, и трудно было понять, слушает ли он рассказ земляка, о своем ли чем печалится.

— Там же, в Ферах-Абаде, — вспомнил Никита, — казаки изрядно погромили пригородный дворец бывшего ихнего шаха Аббаса и растащили из дворца немалые пожитки. После всеобщего дувана мне досталось вот это…

Никита покопался в суме и вынул дивной работы подсвечник на витой ножке вышиною чуть больше пяди[82]и с шестью рожками вверх, которые оканчивались небольшими золочеными тарелочками с шипами, чтоб крепить на них свечи.

— Ух ты-ы, — выдохнули почти разом стрельцы, а Митька Самара только затылок почесал — за такую вещицу можно новый дом приобрести, ежели продать знающему толк в изделиях купчине!

— Знатная вещь, Никита, — оценил подсвечник с первого взгляда Михаил Хомутов и присоветовал: — Только ты, Никита, припрячь ее. А лучше продай здесь, в Астрахани. Не приведи Бог — дознаются воеводы, не удержишь ее в своих руках, попомни мое слово. Деньги куда сподручнее везти в Самару.

— Ну нет, братцы! Это я гостинец приготовил Паране, — со смущенной улыбкой ответил Никита и с какой-то виной в глазах глянул на Лукерью, которая все так же спокойно поглядывала продолговатыми синими глазами на стрельцов, слушала их разговор и радовалась: снова среди единоверцев!

Никита сунул подсвечник в суму, туго завязал веревку. Митька Самара перехватил алчно заблестевший взгляд подьячего и так даванул пальцами локоть Халдеева, что тот едва не подавился куском.

— О-ой! Больно мне-е!

— Тогда держи язык за зубами, будешь и впредь есть пироги с грибами! А о том, что здесь видел и слышал, — молчок! Иначе голову срубим, как гадкому куренку. Уразумел, чернильная душа?

— Помилуй Бог, стрельцы! Вещь и в самом деле богатая, но она у Никиты по праву трофея, с бою у нехристей взята, не сворована.

— Ну то-то же! — миролюбиво проворчал Митька, разжимая словно железные тиски на локте подьячего. — Сказывай, Никита, что да как далее было на Хвалынском море. А мы еще по кружке выпьем! Еремка, не спать за столом! Наливай всем по равной мере! А огниво твое мы к ночи у тебя отымем все равно…