Я был в гневе. Мастер отказался обсуждать мои тексты! Тогда верните мои деньги! Верните год жизни! Выньте из моих ушей идиотские рассказы о юности, службе на флоте, юродивых – обо всей этой чепухе. Зачем я все это слушал? Черт. Я был в дьявольском гневе.

Ну, хорошо, я сочиню вам заново «Фауста» Гете… Я открыл ноутбук и начал писать. Сидит Фауст, входит Мефистофель. Продавай, говорит, душу. Дам что попросишь. Только хочу убедиться, что у тебя есть душа. Есть один способ проверить… Какой? Ха-ха. Сними штаны и открой рот. Если ты внутренне пуст, то я увижу тебя насквозь. Так Мефистофель делает из Фауста подзорную трубу. И смотрит на небо и престол Божий – место, откуда был низвергнут Сатана. В тексте рассказа обыгрывались слова, созвучные «простате» – «простота», «просто», «прости». Название «A (g) nus Dei».

Рассказ я отправил, но на следующее занятие не пошел. Заболел. На занятии обсуждали чужие домашние задания. В них современные мефистофели искушали фаустов деньгами, наркотиками и проституцией. Фаусты вяло отбивались. Мастер вновь отказался обсуждать мой текст, сказал коротко: «Печейкин такой молодой, а уже исписался». Ну, бывает. Осталось доучиться и разойтись.

Катастрофа случилась внезапно. В мой день рождения. Именно в этот день мы разбирали православную прозу Дарьи О. Там был рассказ, который я запомнил на всю жизнь. Про девочку Машу. Сюжет такой: однажды зимой Маша пропала. Всю зиму друзья молились Богу о спасении Маши. Но она не вернулась. А весной в лесу нашли Машин труп. Друзья стали молиться Богу о спасении Машиной души. Конец.

Все были в ужасе от рассказа. В финале, когда находили Машин труп, автор называла его «подснежником». И недоумевала: в чем дело? Ведь подснежник – прекрасный цветок. Прекрасный, как и душа невинной героини! Автору советовали добавить в финал проблеск надежды. Дарья предложила вставить какую-нибудь молитву. Этого будет достаточно? Аудитория загудела, что молитвой дело не спасешь и вообще в тексте много православия. Мастер спросил, есть ли кто-нибудь, кто хочет защитить православный рассказ? Кому он понравился?

«Мне!» – я поднял руку. Я стал защищать христианскую литературу. И говорил так: вы хотите переделать не рассказ, а автора. Да, текст корявый, но графомания работает в нем лучше литературных штампов. Если его переписать – уйдет весь ужас. Но вера должна смотреть в глаза этому ужасу. А не туда, где литературность, ложная гармония и просто скука. Великий постмодернизм учит нас: мы все разные и равные. Вот православный автор, вот я, вот вы… «Замолчи! И выйди!» – крикнул мастер.

Я замолчал. В аудитории тоже молчали. Все смотрели на мастера. Он был красный. Писатель, фельдшер, родственник святого. Мне было стыдно, что я вывел из себя такого человека. Всегда сдержанного и вежливого.

– Я, конечно, выйду. Но почему на «ты»?

– Уходите с моего семинара.

Я встал, собрал вещи. Обидно слышать такое в день рождения. Дарья протянула подарок – «Закон Божий». Толстая книга в зелено-золотой обложке. Я взял «Закон» и пошел к выходу. Остановился на пороге, оглядел аудиторию. Все-таки я ждал, что кто-нибудь меня защитит. Но защитников не нашлось: мастер был красный и страшный. В этот момент я понял, что никогда больше сюда не вернусь. Не подойду к портрету Платонова на стене, не прочту внимательно цитату. О том, что следующей книги у писателя не будет, нужно говорить здесь и сейчас. А если не сказал, то прощай. Я прощался. Все, что от меня останется, – это графоманский роман и рассказ о заднице Фауста.

На следующий день я пришел в учебную часть: «Здравствуйте. Меня выгнали. Что делать?» Посоветовали извиниться перед мастером. «За что?» – недоумевал я. – «Ну как за что?» Мне напомнили про Кафку. Вина притягивает суд. Если выгнали – значит, было за что. Сначала извинись, а за что – поймешь потом. Ну?

Я не извинился. Через две недели я перешел на семинар драматургии. Но оттуда меня тоже выгонят. Впрочем, это уже другая история…

С тех пор прошло много лет. Я забыл, что когда-то хотел стать писателем. Диплом мне не дали. Единственное, что до сих пор беспокоит, – это рассказ про Машу. Сама ли она умерла? Что видела перед смертью? Кто отнял ее жизнь?.. Маша уже не поцелует красивого мальчика… А может быть, за этим она и пошла в лес? Я не знаю. Бог знает.

В Ташкенте я жил рядом с церковью. Она называлась «Вифания» – в честь города, где пребывал Христос перед въездом в Иерусалим. Баптистская церковь в частном доме, куда ходили русские, корейцы и даже несколько узбеков. Но какая разница, ибо нет во Христе ни иудея, ни эллина.

Я пришел в церковь летом. Как только вошел, мне сразу уступили место на скамье. Молодой пастор читал проповедь о ранних годах христианской церкви. Работал вентилятор. Было приятно.

Пастор рассказывал о трудностях, которые переживали первые христиане. Из его слов становилось ясно, что все наши трудности – это полная ерунда. Нас, например, не разрывают львы в Колизее. Вдруг пастор заговорил о деньгах. Сказал, что ранняя церковь не выстояла бы без десятины. Сразу после его слов в зале появился мальчик – худой и смуглый, он держал перед собой бейсболку. Я увидел, как рука с первого ряда положила купюру. Вторая рука, третья. Мальчик пошел по рядам. С каждым шагом – все ближе ко мне. Деньги у меня были, но на лимонад… Я смотрел в угол, где работал вентилятор. Его голова металась как моя совесть. Лимонад или Христос? Лимонад или… Мальчик подошел ко мне, протянул темно-красную бейсболку. На дне лежали мятые купюры. Пауза. Я пожал плечами: я выбрал лимонад. Мальчик ушел. Вентилятор гудел. На душе у меня было гадко. Захотелось уйти и никогда больше не возвращаться. Но тут я увидел его.

Это был херувим. Вы, наверное, представили существо с золотистыми локонами, розовыми щеками, сахарными зубами? Он таким и был. Молочная кожа, синие глаза. Невысокого роста, довольно широкий. Он стоял рядом с какими-то старухами. И мне показалось, что это неправильно: стоять им рядом. Как сеять молодое зерно в соленую землю. Он сам «соль земли». Я прошел мимо: один раз, второй. Наконец одна старуха спросила, впервые ли я здесь. Я сказал, что впервые. И тогда Херувим обернулся и протянул мне руку.

– Меня зовут Сергей.

Он сказал, что будет рад рассказать мне о Библии. А я сказал, что буду рад о ней услышать. Сергей сказал, что это здорово.

– Здесь тебя любят, – добавил он и обнял меня.

Спросил, хочу ли я заниматься Библией индивидуально. Я быстро ответил: «Да, хочу». Когда? Сегодня. Ладно, завтра. Куда приходить?

Он позвал меня к себе домой. Завтра он подарит мне Библию и расскажет, что такое индуктивный метод. Ах, он так рад быть моим наставником. «До завтра». – «До завтра».

Ночь я, кажется, не спал. А на следующий день выяснил, что Сережа живет в пяти минутах ходьбы от моего дома. На первом этаже в панельной девятиэтажке. Все эти годы мы жили рядом, но я не видел его никогда. Ни разу.

Я пришел минута в минуту. Меня встретила мать. Я вспомнил ее: она играла в церкви на баяне. Подыгрывала баптистским песням, вроде «В дизайне Божьем нету одиночества…» Мать предложила мне чай с медом.