Жако, когда он неуклюже приземлился.

Его правая лапа была аккуратно сжата. Когда он изменился, в его руках был небольшой сверток. Он схватил халат и надел его. Он повесил слинг на шею, просунув одну руку сквозь лямки, и подошел к нам.

Камеры сверкали как сумасшедшие.

Я чувствовала себя парализованной. Она была здесь. Наконец-то она была дома.

Ал обнял меня одной рукой. Таня встала по другую от меня сторону.

Теодор и Боб расположились прямо за нами. Жако поднялся по лестнице и остановился передо мной.

Слезы затуманили мне зрение. Его глаза тоже заблестели.

— Жако? — Голос Ала звучал серьезно.

Меднорогий махнул рукой.

— Не надо. В этом нет необходимости.

Я смотрела только на одну вещь: на перевязь. Крошечная пухлая рука протянулась вперед. Мое сердце остановилось.

Он мягко вытащил ее из перевязи. Мягкие светлые локоны прилипли к ее затылку. На ней было милейшее желтое платье… и никаких туфель.

— Да, тоже не очень любит обувь, — съязвила Таня. Я не могла удержаться от смеха.

— Медвежонок, — пробормотал Жако. — Я хочу, чтобы ты познакомилась со своими настоящими мамой и папой.

Она, наконец, посмотрела на нас обоих. Мои легкие решили снова начать работать. Я судорожно вздохнула. У нее были красивые зеленые глаза ее отца.

Я не знала, должна ли я протянуть к ней руки или дать ей время привыкнуть ко мне.

— Она не кусается, — прошептала Таня. — Она еще не достигла этой стадии.

Я рассмеялась сквозь слезы и шагнула вперед. Я протянула руки, и, к моему удивлению, она пошла ко мне после недолгого колебания.

Она идеально поместилась в моих объятиях. Как будто они были созданы только для нее. Она просто смотрела на меня, пока мои счастливые слезы катились по щекам.

— Привет, малышка, — сказала я.

Она сразу же потянулась к моему ожерелью, когда мои губы задержались на ее голове.

— Уже заинтригована дорогими вещами, — прощебетал Ал. Журналисты, о которых я совсем забыла, смеялись, делая наши снимки.

Он наклонился и поцеловал ее в макушку.

Я больше никогда не собиралась выпускать ее из виду.

Изабель подошла с Блейком в форме дракона. Елене нужно было привыкнуть к нему; однажды она станет его всадницей.

Я присела на корточки, держа ее на руках. Альберт опустился на колени рядом со мной.

Блейк не был одним из самых красивых драконов на свете. Он уже был ужасающе огромен, а темно-пурпурный оттенок его чешуи намекал на его темную сторону. Он был еще так молод и пока не принял человеческий облик. Но я помнила, как он в конце концов будет выглядеть. Почему они всегда были такими чертовски красивыми? Чтобы заманивать таких девушек, как моя, в грех. Ей один год, Кэти, пока нет.

Сначала она его не заметила. Она только смотрела на мое ожерелье, зажатое в ее крошечном кулачке. Затем он издал детское рычание, рычание от скуки. Это привлекло ее внимание.

Все ее тело затряслось, когда она испугалась и начала плакать.

Я встала и отошла от него. Я не смогла сдержать улыбку, и Изабель тоже пришлось подавить ее.

— Пока нет? — сказала я. Репортеры рассмеялись. — Это моя девочка, — прошептала я ей на ухо.

ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Таня и Жако оставались с нами первые шесть месяцев.

Первая ночь была самой трудной. Малышка Елена не хотела ни Альберта, ни меня. Она звала Таню и Жако. Это было ожидаемо. Но прошло два месяца, и, казалось, ничего не изменилось.

Ее отказ разбил мне сердце.

Это было то, о чем предупреждала меня Маргарет, но как с этим справиться? Альберт был действительно хорош. Он дал ей время и пространство. Но не я. Я ненавидела каждую минуту, когда она звала Жако или Таню.

— Все наладится, обещаю. — Таня обняла меня и поцеловала в макушку. — Она просто не привыкла ко всему этому, но привыкнет.

Это продолжалось еще около двух мучительных месяцев. Я постепенно смирилась с тем фактом, что год — это слишком долго для Елены. Она забыла обо мне, но это было прекрасно. Она была такой маленькой. В этом не было ничего личного.

Тем не менее, я проводила с ней все время, которое могла. Играла в прятки в саду, во всевозможные игры, в которые играли с ней Жако и Таня.

Альберт тоже получил свою долю игры с ней, и я уважала Жако и Таню за то, что они отходили в сторону, когда это было наше семейное время.

Однажды ночью, примерно через четыре месяца после своего возвращения, она снова закричала. Я не пошла к ней, как в самом начале. Таня ворвалась в мою комнату.

Я последовала за ней в детскую и стояла у двери, пока Таня брала ее на руки и покачивала вверх-вниз, чтобы успокоить.

Ее маленькие ручки потянулись ко мне. Мое сердце затрепетало, как у девушки, которая только что влюбилась.

Я забрала ее у Тани и крепко прижала к себе. Она наконец перестала плакать. Впервые я была тем, кого она хотела.

Таня улыбнулась и пожелала спокойной ночи. Она поцеловала Елену в макушку и ушла.

После этого, что ж, это была битва. Она засыпала в своей кроватке, а просыпалась между Алом и мной.

Она по-настоящему полюбила своего отца, но Жако по-прежнему был парнем номер один в ее сердце.

Примерно через шесть месяцев после своего возвращения она впервые назвала меня мамой. У меня сорвался голос, и я издала беззвучный крик возбуждения. Чувство, которое я испытала, было чистым счастьем. Моя маленькая девочка признала меня своей матерью, женщиной, которая носила ее девять месяцев, той, кто отослала ее, чтобы она была в безопасности, той, кто убил человека, который собирался предать нас, чтобы она могла вернуться домой. Она знала, что я ее мать. Я не могла дождаться, когда она снова произнесет это слово: «Мама».

Тем не менее, Жако и Таня