и отправили. Дома без Настасьи прекрасной еще брат рожен. Отец и мать тоже не узнали Настасью прекрасну и отправили ей коров пасти. Она села на камешок и плачет: «Солнышко ты, солнышко, што моя маминька делает?» А солнышко ей ответило: «Тёплые блинки пекёт, да горькими слезами сковороду мажот». А брат слушат. Взял он сестру и домой повёл, привёл домой: «Мамонька и татинька, это не наша сестра, что дома, а наша сестра, что коров пасти отправлена». Эту Егибиху на воротах расстреляли.

Странница

Пожилая крестьянка, родом из Каргопольского уезда. Когда я записывал сказки в Вирме от Н. М. Дементьевой, странница эта, пробираясь из Соловков, находилась в доме у Н. М. Сама предложила свои услуги, надеясь заработать, и рассказала две сказки, а третью не сумела кончить. Знает, по ее словам, и былины: Князюшка (Княгиня и старицы?), Дунай Иванович и Идолище сватается на сестре Владимира Красно-солнышка Наталье. Былин я у нее не записывал.

219

Решето

Бежало решето по дороге и остоялось на дороге. Идёт вошь по дороге. «Кто в этом городе, кто в этом тереме живет?» — «Живёт в этом городе, живёт в этом тереме явочка и булавочка». — «Возми-кось меня, вошь». Взяли вошь. Пришла щелба-щелбаночка, даваитця: «Кто в этом городе живёт, кто в этом тереме живёт?» — «Живёт в этом городе, живёт в этом тереме явочка и булавочка, и я вошь-поползуха, да блоха-попрядуха, ты кто?» — «Я щелба-щелбаночка». — «Ну иди». Потом пришел заец, потом лиса пришла, потом волк. Всех спустили. А потом пришел медведь, на решето сел, да всех и задавил.

220

Перстень

Жил старик да старуха, а у них был сын Иван. Они горазно его дрочили. Захотел он на лодке гулять, поежжать, а мать дават ему перстень с собой волшебной. Ездит: в ту сторону носит, во другу носит, прокатился, домой приехал. И на другой день поехал; пала погодушка, он здремал, перстень в воду сронил, его без персня и понесло прочь от берегу. Вышол он на остров, идёт горько плачет, попасть домой нёкак. Идёт, сидит кот, спрашиват: «Цего, молодец, плачешь?» — «Вот плачу, перстень сронил». — «Не плачь, я твой перстень достану». Кот стал веревку вить из песку. «Вот веревку совьём, море высушим...»

221

Поп, попадья и дьячок

Был поп и попадья, у их казак был Ваня, попадья любила дьяцка. И зделалась нездорова, посылает попа в Рымское царево за рымским маслом: «Батюшко, я тебе испеку пирожков-подорожничков, ты, Ваня, коня запреги, да батька отвези». А Ваня батьку повёз и говорит: «Не езди, батько, в Рымское царево; я тебя завежу в солому, принесу в фатеру, и ты посмотришь, што из нашей матки сегодни будет». Ваня взад воротился, занёс солому в избу. «Ваня, куда солому?» — «А я лягу на солому спать». А у ей уж дьяцёк запущен. Села и стали пировать, она запела песню:

— Поехал наш попик,

Поехал родимой

Во Рымское царсво,

По рымское масло.

Рымское масло

Некуда не годно,

К нашему приводно.

И дьяк запел эту песню:

— Поехал наш попик,

Поехал родимой

Во Рымское царсво,

По рымское масло.

Рымское масло

Некуда не годно,

К нашему приводно.

А казак говорит: «Я теперь свою запою». И запел:

— Солома, солома,

Прямая соломка,

Погляди, соломка,

Што девицьца дома:

Дьяк сидит на лавке,

Попадьюшка на скамли,

Самоварчик на столи,

А бизмен-от на стене,

Походи-ко по спине.

Как поп выскочил из соломы, да дьяка по спине накладывать! Дьяк скочил да свопел, да горбаткой по двору пробежал.

Неизвестный

Сказки №№ 222 и 223 записаны мной при странной обстановке. Я приехал в Повенец и остановился в единственном там помещении для приезжих, на постоялом дворе, где есть и отдельные комнаты. Однажды вечером в соседнюю со мной комнату вошло несколько человек, по-видимому, рабочие плотники и, громко разговаривая, начали укладываться спать. Отделяющая нас стена была из тонких досок, и ни делать что-нибудь, ни спать было совершенно невозможно, и я очутился в положении невольного слушателя чужих разговоров. Пришедшие, наконец, улеглись, потушили огонь и стали просить кого-то рассказать сказку. Тот вначале отнекивался, впрочем, не очень, и вскоре принялся рассказывать. Я сразу почувствовал, что рассказчик мастер своего дела. Но записывать дословно не было никакой возможности: рассказ все время сопровождался возгласами одобрения, восхищения, иногда даже восторга слушателей (напр, проделками плотника над барином). Когда две сказки были рассказаны, часть слушателей, по-видимому, уже спала, слышался храп.

Я записал сейчас же сказки, стараясь придерживаться манеры рассказчика. Утром, когда я хотел познакомиться со сказочником, его уже не было. Очень рано вся компания ушла с постоялого двора, да и мне нужно было ехать. Так я и не видал в глаза сказочника.

222

Ворожея

Год был плохой, хлеб не родился, и работ никаких не было. Совсем плохо стало одному человеку: семейство большое, кормиться нечем. Написал он вывеску: «Ворожея» и прибил к воротам. А у барина перстень потерялся, украли его слуги, лакей Попков, повар Брюшков и кучер Жопкин. Едет барин мимо, видит вывеску, зашел и спрашивает: «Можешь перстень найти?» — «Так точно, могу». Посадил барин его в коляску, увёз в поместье, накормил, напоил, вина поднёс: «Ищи». — «На поиски три дня надо». — «Хоть неделю ищи». Велел подать Ворожея стакан воды, посмотрел на воду: «Один попался: Попков». А Попков был кучер барский. На другой день Ворожея и Брюшкова увидал, а на третий день и Жоп-кина. В воду смотрел Ворожея без барина, только при слугах этих. Они видят, что дело неминучо, дали Ворожее 300 рублей. «Пожалуйста, не сказывай барину на нас, а перстень возьми». Ворожея деньги и перстень взял, велел принести гуся из барского стада, затолкал ему перстень в горло, а к ноге привязал красный лоскуток и опять спустил в стадо. «Ну, што, — спрашивает барин, когда прошло три дня, — нашел вора?» — «Так точно, пойдём, барин, на двор». Пришли на двор, а там стадо гусей. Велел Ворожея схватить и зарезать гуся с красным лоскутком,