Теперь все изменилось, и я сам стал более, чем фантастической фигурой. Как и освобожденный вчера узник, за которого ратовал Иван…

— Как твой знакомец? — спросил я его.

— Отходит, — кратко ответил Иван, отводя в сторону глаза.

— Что же ты мне не сказал?

— Чего там говорить. Коли любопытно, пойди да взгляни.

— Где он?

— Со мной.

— А тебя, кстати, где разместили? — спросил я, испытав укоры совести, за то, что вчера совершенно забыл про него.

— В конюшне, при лошадях. Где же еще.

— А наш найденыш?

— Я же сказал, что со мной, в конюшне, где ему еще быть.

— Пойдем, посмотрим, может быть, я смогу ему помочь.

— Не надо никому помогать. Ежели судьба ему помереть, то и так помрет, а нет, и без тебя оклемается.

— Может быть ты, Иван, кончишь темнить? — рассердился я. — Что за манера наводить тень на плетень.

— Охота, так пойдем, — недовольно ответил он, пожимая плечами. — За показ денег не просят.

Мы отправились на конюшню. Трегубовских лошадей содержали в просторных стойлах в отменной чистоте. Мы прошли в закуток, отгороженный от основного помещения перегородкой, вероятно, подсобное помещение для конюхов.

Там, укрытый овчиной, лежал давешний страдалец. Иван достал ему чистое белье, вымыл и переодел, и тот выглядел не так страховидно, как вчера. Несмотря на то, что он был невероятно слаб от голода, выглядел он сильным, волевым человеком, больше привыкшим командовать, чем повиноваться.

Выражение лица у этого человека было не крестьянское. Его запавшие глаза горели лихорадочным блеском. Иван вчера хорошо над ним потрудился: не только отмыл в бане многомесячную грязь, но и подстриг по крестьянской моде ему бороду и волосы на голове. Освобожденный узник был не просто худ, он был бестелесен.

— Здравствуйте, — поздоровался я.

Человек пронзительно поглядел мне в глаза, сглотнул слюну так, что дернулся ком в его худом горле и кивнул головой.

— Ты чем его кормил? — спросил я Ивана, упрекая себя, что вчера же не занялся освобожденным узником.

— Дворовым толокно давали, и мы с ними ели.

— Ему нужно вареное мясо и зелень. Сходи и от моего имени потребуй на кухне. Только давай совсем понемногу, а то у него будет заворот кишок. И попроси бульона, то есть мясного взвара.

Ничем большим этому человеку я пока помочь не мог. Меня самого впору было класть рядом с ним и отпаивать бульоном.

— Поди, не дадут мясо-то, — сказал он. — Я вчера просил у стряпух, не дали.

— Найди главного повара и скажи ему, если все не устроит как надо, то я ему голову оторву. И будь жестче. Они здесь совсем обнаглели со своим Нарциссом, страха не знают!

Иван усмехнулся и пошел на кухню добывать еду, а мы с Алей вернулись в свои апартаменты.

В спальне я разделся и осмотрел больное плечо. Приложился я к земле прилично: содрал кожу, исцарапался, но ничего опасного для жизни не повредил.

Только теперь, когда мы с Алей остались одни, я увидел, что ее бьет нервная дрожь. После тихой, бедной событиями сельской жизни, она оказалась в центре событий самого странного толка. Я уговорил ее прилечь и занялся самой древней терапией: успокаивать нежными словами и поцелуями. Аля попыталась всплакнуть, несколько раз всхлипнула, потом успокоилась и уснула, уткнувшись мне носом в грудь.

В надежде, что на сегодня приключения закончились, я и сам вознамерился вздремнуть. После наших любовных ночных бдений у меня был хронический недосып.

Судьба была к нам благосклонна, и до полудня больше ничего необычного в имении не произошло.

К обеду в имение явился сам становой пристав — главный полицейский начальник уезда. Оказалось, что мы с ним знакомы, встречались на пьянке у титулярного советника Киселева. Потому теперь раскланялись как старые знакомые. Звали его Павлом Ивановичем Чириковым.

— Не родственник ли вы Павла Ивановича Чичикова? — не удержался я от непонятной ему шутки.

Пристав надолго задумался, перебирая в уме родственников и знакомых. Потом сказал:

— Не припомню. Возможно, из дальней родни. Он в каком чине состоять изволит?

— Действительный тайный советник, — пошутил я. — Великий человек!

— В таких чинах всяк человек велик, — кратко и емко оценил большой чин становой.

Однако, сам здешний Павел Иванович похож был скорее не на легендарного гоголевского Чичикова, а на секретаря сельского райкома партии застойных времен: внушителен телом, мордат и положительно-серьезен.

Причиной тому было, что явился он не в гости к Трегубову, пить водку, а проводить уголовное следствие по поводу смерти своих подчиненных. Впрочем, ко времени его приезда погибших уже отправили на подводе в город, так что расследование ограничилось исключительно застольными разговорами.

Необычайные события смутили и взбудоражили умы сельских обитателей. В честь спасения хозяина от тайного супостата и коллективной победы над волком было организовано широкомасштабное застолье. И без того хлебосольный стол Трегубова из будничного перешел в праздничный, с обильными возлияниями рейнскими и шампанскими винами, разнообразной крепости водками и настойками собственного производства.

Дворня сбилась с ног, готовясь к большому приему гостей: любопытствующих соседей, тайных и явных поклонниц холостого помещика. По сему поводу о грустных событиях — гибели пристава и урядников — упоминалось только вскользь и между делом.

Василий Иванович сам присутствовал на обеде, куда его без моего ведома, на время отсоединив от растяжки, принесли в «покойном вольтеровском кресле».

Аля впервые попала на торжественный обед в господском доме и очень волновалась. За несколько уроков де Шантре успел преподать ей только самые первоначальные правила этикета, и она заметно нервничала, начиная осознавать, что с правилами хорошего тона у нее не все ладно.

Я же за нее ничуть не беспокоился. Сельское дворянство жило в такой патриархальной первозданной простоте, что своими повадками и манерами не очень отличалось от крестьянства.

Точно так же, как и вчера, во время будничной трапезы, парадная посуда служила только для красивого оформления стола, и по назначению ею никто не пользовался. В процессе обеда у меня даже появилось чувство, что моя жена оказалась самой воспитанной из присутствующих гостей, разумеется, включая и меня.

О том, что она «вроде как из крепостных», завидовским жителям растрепал становой пристав. Приживалы даже попытались ее третировать, но Аля сидела за столом с высокомерной миной, на вопросы отвечала только по-французски, и ее оставили в покое.

Следствие, между тем, подходило к концу — подали десерт. Чирикову, впервые попавшему в дом Трегубова, так здесь понравилось, что он решил продлить визит, по крайней мере, до ужина.