– Тебе не кажется стремным то, что ты все никак не распрощаешься со школой?

Ее лицо покраснело.

– Я надеру тебе задницу. Отделаю тебя так, что никто не узнает твое милое личико.

Мне нужно было срочно что-нибудь придумать. По телу прошла внутренняя дрожь, а мозг переклинило, но я прекрасно осознавала – Франческа больше меня и, без всякого сомнения, запросто может меня избить.

– Почему бы нам вместо этого не сыграть в игру? – спросила тогда я, прошла мимо нее и вышла на дорогу. – Она называется «игра в мертвых»! – крикнула я ей через плечо. – Выигрывает тот, кто продержится дольше при приближении машины.

Я легла на дорогу и закрыла глаза. Я издалека услышала шум машины. Слышала, как она приближается, но пока еще не подъехала достаточно близко. Я могла продержаться гораздо дольше.

– Боже мой, – сказала Франческа своим подругам, – эта девчонка совсем отмороженная. Валим отсюда.

И я поняла, что выиграла. Поняла, что теперь она будет меня бояться, а не я ее.

Машина все приближалась. Из ниоткуда вдруг раздался голос Ская:

– Лорел! Какого черта ты творишь?! – кричал он.

Я вовремя откатилась в сторону от колес автомобиля и побежала. Я бежала и вспоминала ту ночь, когда преуспела наконец в этой игре.

Мэй всегда была лучшей, всегда самой храброй. Карл был почти так же хорош, как она, но все же ей уступал. Марк играл хуже, чем он, а я – хуже всех. Мне хотелось бежать сразу же, как только я слышала, что вдалеке из-за поворота выезжает машина. Я пересиливала себя и старалась подождать подольше, но поднявшись и сняв с глаз повязку, видела, что машине еще предстояло проехать несколько домов до меня. И чувствовала себя глупо из-за того, что мне казалось, будто она вот-вот меня переедет. Я знала, что Марк никогда не полюбит меня, потому что я трушу прямо у них на виду. «Если бы только я могла быть такой же бесстрашной, как Мэй, – думала я. – Если бы только я могла быть такой же взбудораженной, дерзкой и прекрасной, как она. Если бы я не была такой размазней, все было бы по-другому. Он бы тогда тоже мог полюбить меня».

А потом что-то изменилось. Это случилось после того, как Мэй начала брать меня с собой в кино. Мы снова играли в эту игру, настала моя очередь и я легла на дорогу. На меня снизошло какое-то странное спокойствие. Я чувствовала себя так, словно меня ничто не может коснуться. И просто ждала, ждала приближения машины. И услышав, как она выезжает из-за поворота, я не испугалась. Я совершенно точно знала, где она находится. Для этого мне не нужны были глаза. Я и без них видела улицу и едущую машину. Вот она проехала дом Фергюсонов, Паддилов, Блэров, Вандеров. Я знала, как близко она от меня и как далеко. Вот она проехала мимо Карла и Марка.

– Лорел! – закричала Мэй. – Уйди с дороги!

Но было рано. Я подождала еще одну, последнюю, секунду. Затем откатилась в сторону и увидела, как машина промчалась мимо. Когда я прошла на тротуар, Мэй воскликнула:

– Да что с тобой такое, Лорел?!

Она очень испугалась. Так, как я всегда пугалась за нее. Я думала, Марк будет мной гордиться. Думала, он даст мне «пять», но он был белым как полотно. Мэй меня обняла.

– Больше никогда так не делай! – сказала она.

– Но я же выиграла, да?

– Да, – еле слышно ответила сестра, – ты выиграла.

После этого мы, по-моему, больше в эту игру не играли. И после этого я поняла, что Марк никогда меня не полюбит. Я изменилась.

За спиной эхом звучал голос Ская: «Какого черта ты творишь?». Я продолжала бежать – быстрее, чем когда-либо думала, что смогу; вдыхая в легкие холодный воздух. Бежала по соседним улицам, сквозь тени, отбрасываемые кривыми ветвями деревьев, мимо выстроившихся в ряд домов, суливших безопасность внутри. Бежала, пока уши не заполнило мое собственное дыхание – громкое, как шум океана.

К счастью, тетя Эми припозднилась, так что к тому времени, как я прибежала обратно в школу, ее еще не было на стоянке. Скай с Франческой и ее подругами уже уехали. Тетя Эми переживала из-за того, что опоздала, поэтому спросила, не хочу ли я картофеля фри. Я сказала, что хочу. Если бы только я могла вернуться домой, где мама готовит на ужин энчиладас[62], а Мэй сидит за столом и складывает салфетки в форме «алмазный блеск».

Искренне ваша,

Лорел

У вас была дочь, но вы уже никогда ее не узнаете. Не увидите, как она растет и какой станет. Не приготовите вместе ужин, когда она вернется летом из бассейна, пахнущая хлоркой. Не пожалеете ее, когда она, катаясь на велосипеде без рук, перелетит через руль и упадет. Не будете сидеть с другими родителями на полу спортивного зала, глядя на ее лицо с закрытыми глазами и слушая ее голос, когда будет выступать ее хор. Не увидите, как она ходит по свежему снегу в вашем дворе или ложится на землю, чтобы сделать снежного ангела. Не увидите, как она впервые влюбится. И не услышите, как она заливается слезами, свернувшись калачиком под простынями, если ее сердце будет разбито. Вас не будет рядом, когда вы будете ей нужны. Вам все равно? Как вы могли так с ней поступить?

Знаете, что будет у нее вместо отца? Ваша предсмертная записка. Неужели вы не понимали, что ваши последние слова тенью лягут на всю ее жизнь?

Вы написали, что ваша дочь, «исполненная любви и радости, целует всех, кто ей встречается, потому что все вокруг хорошие и никто не причинит ей зла». Это ужасно пугало вас. Вам была невыносима мысль, что она вырастет и станет такой же, как вы.

Думали ли вы, когда писали эти слова, когда решили уйти из жизни, что тем самым лишите ее чистоты и наивности, которые так в ней любили? Что навсегда измените ее полное радости сердце? Вы были первым, кто причинил ей боль. Первым, кто показал, что мир может быть жесток.

Не знаю, зачем я пишу вам все эти письма. Думаю, вы понимали, зачем пишете свое. Но вы тоже ушли. Как и остальные. Как только папа сегодня заснул, я прошла в комнату Мэй и сдернула со стены ваш плакат. Я разорвала его в клочки и выкинула. А потом рыдала до тех пор, пока совершенно не обессилела. И теперь этот ваш плакат не вернуть. Мне очень жаль.

Ничего нельзя изменить. Невозможно склеить плакат заново и невозможно вернуть вас к жизни. Я это ненавижу. И вас я тоже ненавижу.

Вот, я сказала это. Простите. Простите меня.

Меня мучает вопрос, простила ли вас ваша дочь, потому что не знаю, смогу ли простить свою сестру. Правда в том, что я не знаю, как это сделать. Не знаю, как ее простить, не имея никакого права злиться на нее. И еще я боюсь, что, простив, потеряю ее навсегда.