Пока прощайте, мои милые, дорогие! Поцелуйте от меня крепко-крепко ребят и не огорчайтесь. Ведь я не виновата, что родилась с такими мальчишескими наклонностями и беспокойным характером. Правда?

Много-много раз всех вас целую и буду еще писать, а сейчас очень уж мне грустно растягивать прощание.

Простите вашу Миму!»

Кончив читать, я долго не поднимал головы. Ирина Александровна тоже молчала.

Письмо датировано 10 сентября (27 августа). Как известно, «Св. Анна» покинула Екатерининскую гавань 28 августа. Значит, ни Севастьянов, ни доктор к отходу судна не успели, а скорее, и не собирались успевать, — а ждать больше было уже нельзя, вот-вот встанут льды, и так страшно запоздали, и она окончательно решилась… Как это письмо отличается от предыдущих, несколько легковесных, что ли, — горькое и, может, даже не по ее годам мудрое, можно сказать, что за несколько недель она повзрослела на несколько лет. Она почти предвидела исход экспедиции, по крайней мере, смотрела на ее будущее куда более реально, чем капитан. И надо же: уже тогда предсказать печальную участь экспедиции Г. Я. Седова!

Решилась на эту дорогу по существу больной, ведь она и отправилась-то в дорогу с первоначальными планами только вокруг Скандинавии по совету врачей, которые ей рекомендовали лечение морским воздухом. Правда, она постоянно оговаривается в своих письмах родным, что чувствует себя гораздо лучше, но, может, она просто хотела успокоить близких? Боже мой, она отправилась в экспедицию, из которой один за другим сбегали мужчины, потому, что «когда об экспедиции знает чуть ли не вся Россия, нельзя допустить, чтобы ничего не вышло»!

Да, развал экспедиции, ее трагедия начались еще задолго до того, как «Св. Анна» отправилась в путь. Слишком запоздалый выход в море, отказ Андреева, Севастьянова, доктора… Потом вот еще что, очень существенное: В. И. Альбанов никогда не приглашался Брусиловым на роль первого помощника, как пишут некоторые. Георгий Львович после «деликатного» бегства Андреева и болезни Баумана вынужден был возложить эти обязанности на Альбанова, несомненно, отличного полярного штурмана, но человека малознакомого, к тому же другого круга, иначе говоря, с которым они до того не ели кашу из общего котла.

— А почему в письмах Ерминия Александровна называет Георгия Львовича Юрием Львовичем? — наконец, словно очнувшись, спросил я.

— В семье между собой его с детства звали так. Так его звала и Ксения Львовна. Ну, вслед за ней, видимо, и Мима.

— В этом письме серьезный упрек в адрес дяди Георгия Львовича, Бориса Александровича.

— Пинегин был не совсем точен, когда называл его богатым московским землевладельцем. Дело в том, что богатства-то были его жены. По договору условия для Георгия Львовича были довольно жесткие. По окончании экспедиции он мог рассчитывать лишь на небольшой процент от зверобойного промысла. Судно, все остальное он должен был вернуть Анне Николаевне. Видимо, этим, чтобы заранее как-то покрыть часть расходов, и объяснялось его решение — взять до Александровска пассажиров.

Письмо Георгия Львовича от 14 сентября:

«Дорогая мамочка. Здесь, в Александровске, было столько неприятностей, Коля («Так он называет лейтенанта Андреева», — пояснила Ирина Александровна) не приехал, из-за него не приехали Севастьянов и доктор. Нас осталось только четверо: я, Альбанов (штурман) и два гарпунера из командующего состава. Младший штурман заболел, и его нужно оставить по совету врача. Когда было мрачное настроение: один заболел, другие не приехали, то Ерминия Александровна решила внезапно, что она пойдет, а я не очень противился, т. к. нужно было хотя бы одного интеллигентного человека для наблюдений и медицинской помощи. К тому же она была на курсах сестер милосердия, хотя бы что-нибудь.

Теперь она уже получила ответ от отца и окончательно решила, что она идет с нами. Вообще, она очень милый человек. И если бы не она, то я совершенно не представляю, что бы я делал здесь без копейки денег. Она получила 200 рублей и отдала их мне, чем я смог продержаться, не оскандалив себя и всю экспедицию… Деньги дядя задержал, и я стою третий день даром, когда время так дорого. Ужасно!

Но ничего, сегодня все как-то улаживается. Уголь морское министерство дало, но за плату, деньги, надеюсь, дядя сегодня вышлет.

Крепко любящий тебя Юра».

Письмо, написанное в Александровске, датировано 14 сентября, но написано оно скорее 10 сентября, в день отплытия, потому как 14-го они были уже в Югорском Шаре, где из с. Хабарово отправили последнюю почту. Что касается ответа отца Ерминии Александровны, из письма Георгия Львовича можно предположить, что оно было разрешающим.

— А известно содержание письма отца, разрешающего ей уходить в плавание? — спросил я Ирину Александровну.

— Насколько мне известно, письма не было, да и не могло быть из-за нехватки времени. Георгий Львович тут немного лукавил. Была телеграмма: «Путешествию Владивосток не сочувствую. Решай сама. Папа».

— Буквально на днях я узнал еще об одной версии, что якобы перед самым отплытием произошли события, внешне чисто коммерческие, которые, может, и сыграли, пусть не главную, но определенную роль в последующих трагических обстоятельствах. Якобы Борис Алексеевич сначала был только одним из акционеров созданной специально для этой экспедиции зверобойной компании, но потом под давлением жены неожиданно предъявил условие: он целиком берет на себя финансирование экспедиции, все другие акционеры должны выйти из дела. Как видите, последнее письмо Георгия Львовича косвенно это подтверждает. По этой причине якобы и вышел из состава экспедиции первый помощник и акционер лейтенант Андреев.

— Точно я не знаю, но, кажется, и это имело место…

— А кто такая Леночка?

— Это какая-то ее подруга… А вот фотография Ерминии Александровны. Она не была красива, но, как говорят, была очень обаятельна. А это ее последнее письмо. — Ирина Александровна осторожно передала мне сложенный вдвое лист.

«14 сентября.

Дорогие мои милые папочка и мамочка!

Вот уже приближаемся к Вайгачу. Грустно думать мне, что вы до сих пор еще не могли получить моего письма из Александровска и, наверное, всячески осуждаете и браните вашу Миму, а я так и не узнаю, поняли, простили ли вы меня или нет. Первый раз в жизни я не послушалась папиного совета, но, право, будь вы здесь, на месте, то вошли бы в мое положение. Ведь вы же понимали меня, когда я хотела ехать на войну, а ведь тогда расстались бы тоже надолго, только риску было бы больше. Если бы только я могла получить весточку от вас, то, кажется, была бы вполне счастлива. Пока все идет у нас хорошо. Последний день в Александровске был очень скверный, масса была неприятностей. Леночка ходила вся в слезах, так как расставалась с нами, я носилась по «городу», накупая всякую всячину на дорогу. К вечеру, когда нужно было сниматься, оказалось, что вся команда пьяна, тут же были те несколько человек, которые ушли, александровские жители, и вообще, такое было столпотворение, что Юрий Львович должен был отойти и встать на бочку, чтобы иметь возможность написать последние телеграммы. Было уже темно, когда мы проводили Леночку и Баумана (больного штурмана) на берег и наконец ушли в море. Леночка долго стояла на берегу, мы кричали «ура», она нам отвечала…