Дефне так крепко сжимала письмо, что оно измялось по краям. Ее затуманенные слезами глаза остановились на растущем в горшке томате. Костас в свое время говорил ей, что давным-давно в Перу, где, как считается, и зародились томаты, их называли «сливовой штукой с пупком». Дефне нравилось подобное определение. В отличие от абстрактных названий и произвольного сочетания букв, оно давало всестороннее представление о предмете. Так, птицу нужно называть «поющей пернатой штукой», автомобиль – «железной штукой с колесами и гудком», остров – «уединенной штукой, со всех сторон окруженной водой». Ну а любовь? До сегодняшнего дня Дефне могла отвечать по-разному на этот вопрос, но сейчас она была уверена, что любовь следует назвать «обманчивой штукой, заканчивающейся разбитым сердцем».

Костас уехал, и у нее, Дефне, так и не нашлось возможности сказать ему. Она еще никогда так не страшилась завтрашнего дня. Теперь она была сама по себе.

Лондон, июль-август 1974 года

Когда Костас Казандзакис прилетел в Лондон, в аэропорту его встречал дядя со своей английской женой. Супружеская чета жила в отделанном кирпичом каркасном доме с крошечным садиком перед парадным входом. У супругов была собака – коричневый с черно-белыми подпалинами колли по кличке Зевс, любивший вареную морковь и сухие спагетти прямо из коробки. Костасу не сразу удалось привыкнуть к здешней кухне. Но вот что действительно застало его врасплох, так это погода. Он не был готов к новому небу над головой – сумрачному бо́льшую часть дня и только изредка оживавшему, словно мигающая лампочка, которой не хватает напряжения.

Его дядя, навсегда осевший в Англии, был жизнерадостным человеком с заразительным смехом. Он радушно принял племянника и, придерживаясь твердого убеждения, что молодой парень не должен бить баклуши, привлек его к работе в магазине. Там Костаса научили расставлять товар на полках, проводить учет, работать с кассовым аппаратом и вести инвентарные книги. Было тяжело, но Костас не возражал. Он не привык сидеть сложа руки, а работа делала разлуку с Дефне более терпимой.

Через неделю после приезда в Англию до Костаса дошли ошеломляющие новости: военные при поддержке греческой хунты сместили архиепископа Макариоса; между сторонниками Макариоса и сторонниками временного президента Никоса Сампсона, назначенного зачинщиками государственного переворота, произошли столкновения. Костас с дядей, узнавшие об этом из газет, с ужасом прочитали о том, что улицы были завалены трупами и покойных не успевали хоронить. По ночам Костас не мог сомкнуть глаз, а когда проваливался в сон, его мучили кошмары.

Последующие события оказались еще более немыслимыми. Через пять дней после смещения архиепископа Макариоса турецкие войска, оснащенные тяжелым вооружением, высадились в Кирении: 300 танков и 40 000 человек личного состава совершили марш-бросок вглубь острова. Греческие крестьяне, оказавшиеся на пути турецких военных формирований, в целях безопасности были вынуждены бежать на юг, бросив все, что наживалось годами. В результате этих событий, военных действий и наступившего хаоса режим «черных полковников» в Афинах рухнул. Поступали сообщения о столкновениях турецких и греческих военных кораблей возле Пафоса. Однако самые тяжелые боевые действия имели место в окрестностях и в центре столицы Кипра Никосии.

Костас, вне себя от ужаса, сидел как приклеенный возле радиоприемника, чтобы получить хотя бы крупицу доступной информации из последних новостей. Слова маскировали и скрывали не меньше, чем раскрывали и объясняли: «военное вторжение», говорили греческие источники; «операция по восстановлению мира», утверждали турецкие источники; «интервенция», заявляли в ООН. В голове Костаса засели странные концепции, сыплющиеся на него из сводок. В них рассказывалось о «военнопленных», «этнических чистках», «перемещении населения». Ему не верилось, что все эти выражения употреблялись применительно к месту, которое было знакомо ему, точно собственное отражение в зеркале. И вот теперь он его больше не узнавал.

Мама прислала отчаянное письмо, умоляя Костаса оставаться в Англии. Опасаясь за свою жизнь, Панагиота в последнюю минуту сумела выбраться из Никосии через многокилометровые пробки. Среди греческого населения царила такая паника, подстегиваемая разговорами и свидетельствами очевидцев о зверствах, чинимых наступающей армией, что одна маленькая девочка, жившая по соседству, умерла от сердечного приступа. Панагиоту, лишенную возможности взять даже личные вещи, приютили жившие на юге родственники. У нее больше не было дома. Больше не было сада с пятью рожковыми деревьями. Все, что она с таким трудом растила и лелеяла, оставшись вдовой с тремя сыновьями на руках, пошло прахом.

Дядя, несмотря на протесты Костаса, сдал его обратный билет. Нельзя было возвращаться на остров, охваченный огнем. Оказавшись в ситуации, которую не мог контролировать, Костас отчаянно пытался найти способ связаться с Дефне: отправить ей телеграмму, позвонить, написать письмо… Ему удалось даже дозвониться до Юсуфа и Йоргоса, но затем они оба точно в воду канули.

Не получив по истечении шести недель весточки от Дефне, Костас сумел договориться с работавшим на почте приятелем, чтобы тот в назначенное время пригласил к телефону Мерьем. Ее голос звучал тихо и обеспокоенно. Мерьем сообщила, что их адрес не изменился, дом в целости и сохранности. Дефне получила все его письма.

– Тогда почему она не отвечает? – спросил Костас.

– Прости. Боюсь, она больше не хочет с тобой общаться.

– Я тебе не верю, – сказал Костас. – И не поверю, пока не услышу это лично от нее.

В разговоре возникла длинная пауза.

– Хорошо, я передам ей.

Через неделю Костас получил открытку от Дефне, где та просила оставить ее в покое и не пытаться разыскивать.

* * *

В маленький продуктовый магазинчик приходили самые различные люди: фабричные работники, таксисты, охранники. А еще немолодой учитель, преподававший в школе неподалеку. Он сразу заметил интерес Костаса к охране окружающей среды и, увидев, как ему одиноко, стал снабжать его специальной литературой. По вечерам Костас, по-прежнему не имевший вестей от Дефне, подолгу лежал в постели с книгой в руках, забывая о ноющей боли в конечностях, и читал до тех пор, пока не начинали слипаться глаза. А днем, когда не было покупателей, он сидел за кассой, листая продававшиеся в магазинчике журналы о природе. Он находил успокоение, лишь думая или читая о деревьях.