Микрофоны на терминалах наладчиков были настолько чувствительны, что Хэри мог услышать хором произнесенное вполголоса «…твою мать».

«М-да, – мелькнуло у него в голове. – Ни убавить, ни прибавить».

Загадочный диалект, на котором изъяснялся лысый и безбровый хворый эльф, был вполне понятен.

Это был английский.

Единственным защитником богини на полставки был подлый рыцарь. Он был отражением рыцарства в разбитом зеркале, и все, что ни делал он, было разбито.

Подлый рыцарь не носил брони и не рубил мечом. Он был мал ростом, худ, урод и невежа. Он не умел скакать на коне, и оруженосцы не служили ему. Он был обманщик и негодяй, и жизнь его строилась на лжи.

Сила его была как сила десяти рыцарей, ибо сердце его было тронуто порчей.

Анхана расползлась по речной долине, будто язва, изливающая смрадный гной промышленных отбросов и канализационных стоков прямо в воды реки, которую люди называли Великим Шамбайгеном. По мере того как тяжеловесная баржа огибала излучину реки далеко к северо-востоку от имперской столицы, город выплывал из накрывшего кварталы дымного облака: смазанная клякса на лике земли, затушеванная расстоянием до мертвенной серости гниющего мяса.

На носу баржи стоял фей в курточке и штанах из сильно потертого, выцветшего сукна. Похоже было, что когда-то одежда приходилась ему впору – костяк, во всяком случае, у него был крепкий, и плечи, для перворожденного, широкие – но сейчас она висела на нем, точно на вешалке. Лицо избороздили глубокие морщины: следы лишений и скорбей более глубокие, чем позволит себе выказать истинный перворожденный. Череп над заостренными ушами покрывал короткий, в полпальца, ежик платиновых волос. Когда-то роскошные башмаки изрядно стоптались; вместо пояса чресла его были препоясаны куском нетолстого пенькового каната. Кошелька у него не было, а вместо благородного оружия в руках он сжимал швабру, на которую и оперся устало.

Он глядел вниз по течению на Анхану, и костяшки стискивавших швабру пальцев побелели. Губы приоткрылись, обнажив по-волчьи острые клыки. В огромных золотых очах с сузившимися по-кошачьи от жаркого вечернего солнца зрачками, полыхало едва сдерживаемое отчаяние.

Когда-то – не так давно – он был принцем.

Звали его Делианн.

– Эй, на палубе! – хрипло окликнул его помощник боцмана. – Ты там драишь или дрочишь?

Перворожденный словно не слышал его.

– Ты, хер собачий, я к тебе обращаюсь!

Над двойными шпилями дворца Колхари собрались тучи, словно протянутая с небес рука, с отдаленным рокотом осыпавшая землю молниями. Даже издалека видно было, что дождь еще не начался: все так же висел в воздухе липкий, исчерна-бурый угольный дым над Промпарком, в северной части города. Ливень еще не вымыл сажу из воздуха, чтобы сбросить ее в реку.

Еще одна буря, еще одна потрава рыбы: стоки с улиц Анханы убивали все живое в реке. Делианн тоскливо помотал головой. «Чтобы без опаски пить речную воду, надо неделю спускаться по течению. А братья любят напоминать мне, что по крови я из этих существ.

Но это не так. Не так.

Я еще хуже».

Более тысячи лет город осквернял здешние воды, от самого рождения, когда то, что ныне звалось Старым городом, было еще пиратским логовом на острове посреди реки. Сам Панчаселл Митондионн почти десять веков тому назад осаждал этот город, прибежище беглых хумансов, когда возглавлял Союз народов во время Восстания. Здесь он и пал, предприняв последний, неудачный штурм и передав главенство над своим домом и всеми перворожденными Королю Сумерек, Т’фарреллу Вороньему Крылу.

«Здесь мы потерпели поражение», – подумал Делианн. Первый народ вел битвы с дикарями еще много лет после осады Анханы, но переломная точка войны была здесь. Теперь, почти тысячу лет спустя, даже ветераны Восстания диких, сходившиеся с этими тварями врукопашную, не называли их «дикими». Только так, как они звали себя сами, – хумансы, будто от слова «гумус».

Проросшие из грязи.

– Эй!

За окликом последовал грубый толчок в спину и резкое «р-р-рт!» рвущейся ткани – боевой коготь помбоцмана запутался в складках делианновой рубашки.

Перворожденный обернулся к своему обидчику – стареющему огриллону с бугрящимся шрамом в левой глазнице и костяным обрубком на том месте, где из выдающейся вперед нижней челюсти должен был торчать левый клык. Огриллон нагнулся и склонил голову к плечу, чтобы получше разглядеть непокорного перворожденного оставшимся налитым кровью глазом.

– Ты знаешь, кого я не люблю больше, чем долбаных безруких филонов на палубе? – Великан нагнулся так низко, что одним движением оставшегося бивня мог выколоть Делианну глаз. – Долбаных эльфов, вот кого. Так что, драить будем или плавать ?

Перворожденный едва глянул на него; взгляд Делианна был прикован к едва заметным за плечом огриллона настоящим ограм. Две команды – каждая из шести огров вдвое выше человека ростом и весом примерно в полтонны – по очереди под неторопливый мерный счет старшого вгоняли в речное дно тридцатифутовые багры из промасленного дуба. Напрягались могучие спины, пытаясь перебороть инерцию баржи, и когти на ногах оставляли глубокие царапины в настиле палубы.

– Почему тормозим? – бесстрастно поинтересовался перворожденный.

– Совсем дурной, козел? Анхана – главный порт на реке, нам до завтрашнего дня причала не видать. – Смешок помбоцмана был столь же мерзок, сколь и сам огриллон. – Решил, что, коль мы на день раньше пришли, так тебе пахать на день меньше? Хрен тебе. Работай, эльф. Или плыви.

– Ладно. Поплыву.

Делианн выпустил швабру и все с тем же безразличием на лице обернулся, готовый прыгнуть в воду, но огриллон оказался быстрее. Могучая длань схватила перворожденного за плечо, так что боевой коготь на большом пальце вонзился в ребра, и потянула обратно на палубу.

– Хрена с два, – прорычал великан. – Ты мне задолжал день работы, козел. Ты чо, кейнист какой-то? Решил, что тебе все можно?

– Я не вполне уверен, кто такие кейнисты, – ответил Делианн. – Но лучше отпусти меня.

– Пошел ты на хрен! Чтобы меня надул какой-то эльфишка!

Он дернул Делиана за руку, давая почувствовать боль и одновременно сбивая с ног. Великан ожидал сопротивления, даже драки, и был к этому готов, но тощий, изможденный перворожденный застыл чучелом.

– Ты… хочешь отпустить меня.

Пальцы огриллона разомкнулись сами собой, боевой коготь прижался обратно к запястью. Великан недоверчиво уставился на свои руки.

– Какого хрена…

– Я терпел твое общество пять дней, – отстраненно заметил Делианн, – потому что не мог быстрее добраться до Анханы иным способом. Теперь я ухожу, и ты меня не остановишь.