то-то и оно. Значит, сколь положили, столь и положили. Лишку не берем. Лишку нам не надо. Зачем нам лишку…

Старший артельщик Косарев — говорун плохой. Запутался на последнем слове, потупил глаза и стал разглаживать на столе вытертое и пропыленное сукно. Он ждал, что скажет председатель. Однако тот молчал. И тогда стоявший у косяка рослый плотник Братанов, молодой, лысый и багровый, с детскими синими глазами, заговорил, все более краснея от раздражения и обращаясь к Косареву так, будто тут вовсе не было председателя:

— Ты, Михаил, ему скажи, мы не застрахованы. Случись с нами какая штука — он в стороне. Я, может, невзначай, а может, шутя, любя, нарочно себе ногу оттяпаю, и никто мне не заплотит. Скажи это ему, Михаил.

— Чего сказывать, — повел Косарев плечом. — Он сам не глухой.

У печки на стуле сидел третий, Иван Квасоваров. Положив ногу на ногу, он читал журнал «Свиноводство». Листал уже не по первому разу и ни на чем не мог остановиться. Квасоварову под сорок. Он сух, черняв, под коричневой крепкой кожей каменеют крупные желваки. Он не сказал еще ни слова, но в том, как он без внимания листал журнал, в том, как выжидательно косились на него Косарев, старший артельщик, и молодой плотник Братанов, председатель Малахов угадывает, что сухопарый и есть главная фигура в наемной бригаде. Малахов вообще не любил поджарых. У таких, как Квасоваров, почему-то не растет борода, но зато они очень самоуверенны, то ли от крепкого здоровья, а вернее, от глупости.

— Нам иначе нельзя, — опять пошевелил плечом Косарев. С заботным вздохом поскреб правый бок седой бороды.

Малахов, не поднимаясь с места, дотянулся до своей суконной фуражки на подоконнике: приготовился надеть ее, держа в обеих руках за козырек и узкий засаленный околыш.

— Жили мы, мужички, без вас — и проживем. А кто вас набаловал рублем — руки бы тому отбить.

— Ты, Михаил, ему скажи, — опять волнуясь и краснея, заговорил рослый плотник, при этом он сердито нахлобучил шапку — стал вдруг меньше ростом. — Скажи ему, в «Калининце» мы поставили коровник, там молиться на нас собирались…

— Так уж и молиться? — всхохотнул Малахов и поглядел сперва на молодого плотника, потом на Квасоварова. — Небось всю наличность в колхозе забрали?

Квасоваров вдруг свернул журнал трубкой, сунул его на стол и твердым взглядом своих глаз в смуглых тонких веках уставился на Малахова.

— Мы, товарищ председатель, в чужих карманах денег не считаем.

Малахов, будто не слышал слов Квасоварова, надел фуражку, натянул козырек до бровей, достал из кармана связку ключей, звякнул ими, и старший артельщик Михаил Косарев понял, что пора выметаться, встал, одергивая полушубок, покосился на Квасоварова. «Пришел просить работу, а ведет себя как хозяин», — обидно подумалось Малахову, и он заключил, сожалеюще причмокнув губами:

— Все, мужики, будем считать, что не спелись. Других поищем, подешевле. Я думаю, найдутся.

— Как не найтись, — спокойно, явно тая иронию, согласился Квасоваров и вышел из кабинета, не простившись. Вышли Косарев и Братанов, тоже не простившись.

Малахов остался сидеть, в фуражке, с ключами в руке, все же не уверенный до конца, правильно ли поступил он, выставив плотников: к осени без ругани, без нарядов срубили бы они колхозу свинарник, а деньги что, они как вода, пришли, ушли и опять пришли. Он вскочил и бросился было останавливать артельщиков, но у дверей замешкался, постоял немного и отошел к окну. Плотники шаг в шаг, гуськом, переходили дорогу. Первым шел Косарев, сутулясь, не двигая вывернутыми локтями. Перед тем как ступить на коричневый и вспученный морозом лед в широкой канаве, попробовал его подшитым валенком и повернул к мосточку. Двое других тоже повернули за ним. Шагали они деловито, без разговоров и, такие разные, чем-то были похожи друг на друга. «Видали мы таких, — возмущался Малахов, оттого что плотники взяли и ушли. — Ведь вот до чего дожили, не к тебе — работник, а ты к нему. Встали и ушли, будто у них десятки приглашений и подрядов. Ну, обнаглели… М-да. А навадился и ты, Малахов, оценивать людской труд. Навадился. И не ропщи: не на председателя работаешь — на колхоз, на себя в конечном-то счете. Но вот появились люди, у которых свои расценки, и ты, председатель, к ним приноравливайся, к людям, или они встанут и уйдут. Ушли вот…»

Малахов далеко провожал взглядом плотников, до самого поворота, и потому видел, как они остановились у церкви, заселенной нелюдимыми галками. Квасоваров, запрокинув голову, указывал товарищам на голый обрешетник купола, потом широко разводил руками, будто беремя соломы нес, наклонялся то влево, то вправо и опять указывал вверх, только уже не на купол, а на лепной полуотбитый карниз. «Зря я им отказал», — окончательно передумал председатель и крикнул:

— Жигалев!

Шофер Жигалев всегда сидел в коридоре на окне, поставив одну ногу на широкий подоконник и обняв колено сомкнутыми в замок руками. «Вывалишь вот раму-то — другого места не нашел», — ругали конторские счетоводы Жигалева, но он невозмутимо продолжал садиться на облюбованное место, глядел на улицу и ждал, пока председатель не потребует к делу.

— Слушаю, — лениво и не сразу отозвался Жигалев и широко растворил дверь, не собираясь входить.

— Плотники от меня вышли, трое. Догони их.

— Какие были?

— Пусть вернутся.

Не прикрыв плотно дверь, Жигалев вразвалочку пошел на улицу, говоря чересчур громко, чтобы слышал председатель:

— Давай, давай, швыряй им, живоглотам…

Малахов вернулся за стол, без надобности открыл и закрыл выдвижной ящик, расправил свернутый в трубку журнал, смуро думая: «Живешь как рыба в воде: чуть опустил плавники — и снесло. Вся жизнь против течения. Строить надо, а рук своих нету. Перевелись мастеровые руки. Нанял — живые деньги ушли на сторону, и всякий-каждый торопится с попреком: бездомово хозяйствуем. Бездомово и есть».

Отворилась дверь, и вошел Жигалев, плосколицый, с вдавленной переносицей.

— У меня баки порожние…

— Плотников вернул?

— Они не больно-то обрадовались.

— Не на свадьбу приглашаем, само собой.

— Да и вообще. Разбогатели мы шибко, Гордей Иванович: милости прошу на нашу лапшу, наша лапша для всех хороша. А они еще янятся — хочу да не хочу.

— Да ты мне делом ответь, вернул их?

— После обеда, сказали, придут. Сейчас они пошли в лавку. Баки у меня пустые, и Степка капли не дает: жгем вроде больше всякой нормы. Вот и выходит, копим крохами, а валим ворохами.

Малахов руководил большим хозяйством и многие мелочи не замечал за людьми, старался не слушать пересудов и слухов, но на этот раз Жигалев своим упреком рассердил председателя:

— У тебя, Жигалев, пацан день-деньской гоняет на мотоцикле,