лишь молочного цвета луч проникал сквозь щелочку возле петель. Пылинки кружили, как метель, как непадающий снег. Дрожа, она села за стол. В стенной нише стоял прах Дарро. Ящичек запылился, и насечки были сейчас едва ли отчетливей пары светленьких черточек. Беспощадная совесть впилась в нее за то, что брат оставался один – так часто и так надолго. Алис покорно отдалась этой боли. То, что Дарро в принципе недосягаем ее заботам, без разницы, здесь она или нет, терзало мучительней любого самоупрека.

– Прости, – сказала она. И ей никто не ответил.

Зимние часы – короткие. Скоро солнцу осесть за Дворцовым Холмом и придет черед долгой, студеной ночи. Назад на Камнерядье подвоза нет, а от перспективы теплой компании в притечном трактире по коже поползли мурашки. Темнота наедине с Дарро воскрешала первые дни по его гибели: келью на Старых Воротах и внутреннее оцепенение – она и тосковала, и страшилась тех чувств.

Не открывая ставней, она ощупью отыскала тайник. Монеты были на месте, хоть их количество поубавилось. Надо будет тратить поосмотрительнее. У них есть такое свойство – кончаться. Алис зажгла свечу, и уже теплый свет залил комнату, окрашивая дыхание в медовый оттенок. Пламя, как всегда, заплясало, исходящий от него дым начал собираться в клубы. Алис потянулась к дыму, безотчетно желая придать ему плотную форму. Даже залатанный, желчный Трегарро будет лучше, чем быть одной.

Но когда дым загустел и заплелся, перед ней появилась сидящая Андомака. Светлые волосы женщины были мокрыми и завязанными в пучок, словно она недавно встала из ванны. Алис заинтересовалась, есть ли у благородных вельмож на Зеленой Горке свои личные бани для омовений. И пришла к выводу – есть. Все же на Андомаке было строгое платье – а на лице неопределенное выражение. Возможно, пьяное.

– Я тебя вызывала? – спросила бледная женщина с искренней, похоже, растерянностью.

– Нет. Я отлучалась. Подумала, что может… может, вы хотели со мной поговорить, а меня не оказалось дома. Вдруг…

– Ах, – сказала Андомака. – Нет-нет.

– Вдруг вы для меня что-нибудь подыскали. Может, что-нибудь есть?

– У тебя вышли деньги, маленькая волчица? Потому как…

– Нет. Деньги есть. Но мне нужно чем-то заняться. Нужна работа.

– Работа?

– Любая, какую дадите, – сказала она.

19

Город изменился для Сэммиш, как только поменялись ее вопросы.

Когда она навещала ворота и пристани, кабаки и базары, всюду спрашивая о таинственной иностранке, которая платит золотом за серебряный нож, ведущая мысль была такова: «Где я вероятней всего найду тех, кто что-нибудь знает?» И Сэммиш бегала за ответом с головой, полной Алис, словно винных паров. Теперь же она вопрошала: «Куда бы ты пошла, если человек, пытавшийся тебя убить, носил бы синий плащ и значок стражника?», и этот вопрос она задавала себе.

Он заводил ее в самые неожиданные места.

Сегодня рассвет опоздал и принес с собой жгучий холод. Кот с перебитым хвостом, охотившийся в конце улицы, решил, что Сэммиш спит на его постели, и девушка против пушистого общества не возражала. Она осторожненько поднялась, стараясь не тревожить кота, оделась потеплее и вышла из дома в Китамар. Долгие, ледяные часы зимней ночи властвовали над улицами и после прихода света. Брусчатку покрывал инеистый глянец, а сосульки толщиной с запястье Сэммиш свисали с карнизов там, где их еще не сбили. Зато хлебная печь источала тепло, и запах булок с изюмом до сих пор стоял в воздухе.

Пекарь оставил ей кулек зачерствелых рулетов, а она положила монетку в уплату. В другой раз следовало бы разнести их по домам и заведениям, задешево продать тем, кто не жаждал бросать холоду вызов: престарелым, недужным и несчастным похмельным. Мал прибыток, зато верен. Но в этот конкретный день у нее иная работа.

Взамен она повернулась к солнцу спиной и направилась на запад, пока вокруг продирал глаза зимний город. Она слыхала истории об одиноких селениях, где за все длинные, темные, заметенные снегом месяцы могло ровным счетом ничего не случиться. Может, в нездешних краях холод и тьма означают долгую спячку, но Китамар – город, а города беспокойны.

К тому времени, как она добралась до рубежей Долгогорья, кругом уже грохотали телеги, и волочащие их лошади испускали белесые столбики пара. Стайками бегали дети, скача и крича, отшивая мороз неукротимой энергией и озорным духом. Сэммиш миновала ханча-фонарщика – тот катил тачку, где грудились восковые, с палец, свечи, обернутые серой бумагой, да громадный оловянный горшок, от которого тянуло фонарным маслом. Фонарщик ее не заметил – потому что ей этого не хотелось.

Наступала Длинная Ночь, а с нею самый короткий день. Сегодня по всему городу семьи будут отмечать праздник и справлять свои обряды, в зависимости от того, каким поклоняются богам или идолам. По дороге она заметила дверь с вечнозеленой еловой ветвью господина Каута и желтым пятном Пайянского обряда. Кое-где на углах попадались немолодые мужчины без рубах – синие от холода, они возносили псалмы против тьмы, предназначенные обратить год назад на тропу навстречу лету. Одному псалмопевцу Сэммиш за так вручила черствый рулетик. И задумалась: а что, если в один год истово верующие вдруг не выйдут на свои углы? Скатится ли тогда мир взаправду в бесконечную ночь? По ее мнению – вряд ли.

Она дошла до реки только к середине утра. Река превратилась в лед, более плоский, чем дорога, протянувшийся отсюда на юг и северо-запад. Далеко впереди, у причалов, скользили на коньках пестрые фигурки жителей Речного Порта. Солнце отражалось от лезвий у них на ботинках, а вышитые куртки напоминали цветы, что не распустятся еще пару месяцев – до самой весны. Она, с тряпичным кульком на плече, осторожно спустилась с набережной на лед, пусть даже на мосту не стояла стража. Взымать пошлины не было толка, когда любой мог перейти Кахон пешком. Сэммиш продвигалась осторожно, ставя ноги пошире, чтобы не поскользуться, и старалась не думать о неизмеримой массе воды, невидимо текущей под ней. По ту сторону льда роща голых деревьев на Ильнике тянула ветви к Старым Воротам, Дворцовому Холму и небу.

Сэммиш не виделась с Алис уже несколько дней. Та, наверно, снова отчалила на Камнерядье, вдыхать дымок и веселиться с наемной шпаной. А может, бледная женщина отрядила ее на новое боевое, пьянящее риском задание. Так или иначе, Сэммиш была почти что этим довольна. Не потому, что не изнывала от ревности к другим, захватившим мысли Алис, людям, а потому, что предстоящее дело необходимо было выполнить