— Ну, слава богу! Ты чего не открыва…

Фразу я так и не закончил, поскольку увидел родное лицо сестры в дверном проеме. Сияющая от радости Верка стояла посреди нашего коридора и держала на руках огромного черного кота. Еще раз для тех, кто не понял с первого раза. Моя сестра СТОЯЛА на своих двоих, и ноги ее не были атрофированы!

— Ты чего это, Гриш? Ломишься, как полоумный… — Вера перехватила кота одной рукой, а второй приняла мою куртку. Раздевался я на автомате, боясь даже моргнуть. Сестра же моего очумевшего состояния словно и не замечала. — Глянь, какой мурлыка к нам прибился! Мама предлагает его Гавом назвать, а я думаю, ну какой же он Гав? Он же Васька! Ты как думаешь?

— Мама?

— Ну да, мама. Они с отцом сегодня заезжали, продукты завезли, — сестра отошла на пару шагов назад, чтобы я смог зайти в квартиру, по ее лицу пробежала чуть заметная тень тревоги. — Ты чего, Гринь? У тебя все хорошо?

— Вот теперь уже не уверен… — выдавил я, готовый в который раз за сутки упасть в обморок.

Глава 13

Хочу сразу расставить все точки над «i» — я человек скепсиса. До тех пор, пока мне в лицо не ткнут доказательства того или иного утверждения, факта или же явления, я в него не поверю. Факты, вещественные доказательства, научные статьи с десятками рецензий, проверенные источники информации, доказательная медицина и тому подобные вещи — вот, во что верит мой мозг. Но бывают в жизни и такие моменты, когда рационально объяснить происходящее не получается. Явление вроде есть, а откуда оно взялось — совершенно не ясно. А самое главное, никто и не подумает тебе объяснить, как именно все работает и как все устроено. Есть и есть, хочешь — верь, а хочешь — нет, дело твое.

Вот и сегодня, пока Верка мне дверь не открыла, я был полностью уверен в иллюзорности того, что со мной творилось до текущего момента. Все в моей рациональной мужской голове укладывалось в рамки того объяснения, которое я сам для себя придумал по дороге домой. И, главное, выглядела моя версия вполне жизнеспособной — во всяком случае, мне тогда так казалось. Смерть Зубкова и Соловьева, согласно этой версии, была выдумана полицейскими, для того чтобы раскрутить меня на пропажу трупа бабки Семеновой. Мол, признайся в малом, иначе повесим на тебя эти два трупа. Простецкий такой развод, рассчитанный разве что на лоха педального. И ведь знали, сволочи, когда подкатывать ко мне с такими наездами — в момент кульминации моих душевных переживаний, в самый пик психической активности. Признаться, надави они чуть крепче, я бы прямо в кабинете у Мезина во всем сознался. Причем наверняка бы еще и пару других «висяков» на себя взял. Нет-нет, вы не подумайте, что я настолько слаб, просто я привык рационально оценивать собственные силы. В любой другой день пойди-ка, возьми меня за рупь, за двадцать — хрен вам, а не признание. Но именно сегодня и именно после истории с хряком воля моя начала сдавать. С чем именно была связана эта моя минутная слабость, не скажу — вероятно, психологическое воздействие или гипноз, коими я и объяснял всю неестественную чертовщину, творившуюся вокруг меня до допроса.

Хотя историю с трупом Семеновой и свиньей в целом можно было объяснить и рационально. Мол, некая группа лиц по предварительному сговору взяла и подменила одно тело на другое. А то, что выпотрошенный хряк разговаривал и хрюкал — так то последствия черепно-мозговой травмы, гипоксии мозга во время моей клинической смерти в совокупности с действием препарата, которым меня накачал Зубков. Наверняка же он вводил мне что-то против болевого шока.

Но то, что я видел сейчас, уже не лезло ни в какие ворота. Да, я прекрасно понимал, что инвалидность моей сестры — дело лишь ее собственного воображения, что с физической точки зрения она вполне себе дееспособна, а не ходит она исключительно по собственной воле. Чистая психосоматика, в общем. Но, во-первых, я прекрасно помнил, до какого состояния Верка себя довела — ее ноги действительно были атрофированы. Еще сутки назад она передвигалась исключительно на инвалидном кресле, а сейчас я смотрел на вполне себе здоровую и жизнерадостную девушку. И даже если взять и вынести за скобки это невозможное с точки зрения медицины преображение моей сестры, то никуда не деть было второй невозможный фактор, переворачивавший все в моей жизни с ног на голову.

«Мама и папа живы⁈»

После того как прошел первый шок, я сделал шаг назад и закрыл входную дверь, сказав при этом сестре, что забыл проверить почту. Платежки и рекламные листовки, в изобилии кишащие в современных почтовых ящиках, разумеется, меня не интересовали, я просто брякнул первое, что в голову пришло. Мне нужно было кое-что проверить и сделать это без посторонних глаз.

Спустившись на этаж ниже, я рухнул на ступеньки и достал свой телефон. Дрожащими от волнения пальцами я открыл записную книжку и пролистал ее до буквы «П». Да, за столько лет я так и не удалил ни мамин телефон, ни папин. Не хотел я мириться с мыслью, что их больше нет, и мне плевать было на то, что оператор уже давным-давно отдал эти номера другим абонентам. У меня попросту рука не поднималась удалять эти два телефона. Казалось, удалишь номера родителей из телефона, и это мало что значащее в масштабах вселенной действие в твоем собственном мирке сотрет и память о них, и все, что вас связывало.

— Да, Гриш? — как всегда по-деловому отозвался в трубке бодрый и такой родной голос отца. Мое же сердце замерло, решив, видимо, пропустить несколько циклов сокращения, а затем рухнуло куда-то в самый низ живота. — Сынок, у меня совещание, у тебя что-то важное?

Я не мог выдавить ни звука. По щекам непроизвольно текли слезы, слова предательски застряли где-то в глотке и не желали выходить.

— Гриша? Ало! Не слышно тебя! Сынок, давай перезвоню позже? Связь ни к черту…

— Х-хорошо, пап… — только и смог пролепетать я.

Тот же эффект, только усиленный на порядок, вызвал у меня и звонок матери. Ей я вообще ни слова сказать не смог. Слезы лились каким-то нескончаемым потоком, все тело тряслось — похоже, я просто проваливался в истерику. Состояние было такое, что и описать сложно. Какое-то дикое сочетание любви, страха, бесконечной нежности и