сейчас — значит обречь ни в чем не повинного прихожанина православной церкви на гибель, все равно что возле годовалого младенца дуэльный пистолет положить и разрешить защищаться. Отсюда и срок — год на освоение Григорием дуэльных основ и принципов самозащиты.

— То есть ты, дьяк, хочешь, чтобы мы дали этому щенку время научиться нас убивать? — перефразировала слова священника Радмила.

Отец Евгений при этом даже глазом не моргнул и сознался:

— Ну да, так все и обстоит. Парень имеет право на самозащиту, но сегодня он за себя постоять не сможет, а посему Совет постановил взять свое дитя, пусть теперь для нас и заблудшее, под свое покровительство. Его — на год, его сестру — навсегда. Как-то так. Возражения, претензии, торг?

— Полгода, — сквозь зубы прорычала Пелагея.

— Идет! — тут же согласился священник.

— Эй, — воскликнул я, — не идет! Ты вообще умеешь торговаться? У меня только что год был!

— Ты бы, Григорий, помалкивал, пока я твою задницу спасаю, — в не самой свойственной для батюшки манере прошипел мне отец Евгений, не сводя взгляда с ворожей, которые, похоже, уже локти кусали, что не выторговали еще несколько месяцев, — мы и без того на птичьих правах тут торгуемся.

— Тогда вот вам мое слово, — торжественно произнесла Пелагея, подняв свиток к потолку. — Ни я, ни кто-либо из моей семьи не тронут Григория Горина и его семью до дня летнего солнцестояния. В день, когда Земля-матушка вберет в себя всю силу лета, состоится наша с ним дуэль, ибо я вызываю тебя, ворожей Горин!

— А еще вы весь тот бедлам, что в жизни Григория устроили, исправите, — поставил условие священник.

— Беру на себя, — согласилась Пелагея. — Еще что-то?

— Нет, у нас все. Скажи им «Я принимаю вызов», — сквозь зубы процедил мне священник.

— А я что, отказаться не могу? — возмутился я шепотом. — Слышь, отец святой, я не Пушкин, мне непринципиально…

— Зато им принципиально. Откажешься, и они будут вправе прямо сейчас тебя убить и на куски порвать. А там как знаешь.

— Что, вообще без вариантов? — я умоляюще смотрел на своего нежданного спасителя, но тот лишь только головой покачал:

— Нет, Григорий. Иначе уже никак.

— Твою ж налево и далее по прямой и в (непечатно)! — выругался я и сказал то, что от меня ждали. — Я принимаю вызов!

— Совет и Боги тому свидетели! — завершила сделку Пелагея.

— Да будет так, — кивнул ей священник и потащил меня к выходу.

— Эй, стой, а сестра? Ты ее что, с этими оставишь?

— Этих уже и след простыл, — ответил мне батюшка. — А нам пора когти рвать, пока они не передумали.

Я обернулся и понял, что священник прав — на кухне уже никого не было.

— А как же с ними? — я указал на полицейских, все еще замерших в неестественных позах.

— Через минуту оттают, все с ними нормально будет. Они же твою сестрицу и домой отвезут. Этот-то, поди, — и он указал на Бориса, — знаком с Верой. Поймет, что ей тут делать нечего.

— А как мне с ним объясняться-то? Я ж вовек не отбрешусь!

— Это уже не наше дело, ворожеи все устроят.

— Ну а мы куда? Куда вы меня тащите? Стойте, а вы вообще кто?

Я встал прямо на пороге старенького сруба и заупрямился. Идти непонятно с кем, непонятно куда после этого непонятно чего мне совершенно не улыбалось.

— А мы, Гриша, пойдем тебя готовить к дуэли ворожейской. Неужто ты решил, что сам постигнешь силу, данную тебе свыше?

— Стойте, а как вы вообще на меня вышли? Откуда знали, куда ехать, где искать меня? Вы вообще к какой секте принадлежите?

— Господи, как же много вопросов… — закатил глаза к небу священник и посмотрел куда-то в сторону двора. Я автоматически взглянул туда же и обомлел — прямо посреди двора сидел Василий и спокойно вылизывался.

— Здорово, хозяин! — подмигнул мне кот. — Ты же не думал, что я тебя брошу?

Я только и смог, что рукой в ответ помахать. Отец же Евгений мне на плечи куртку накинул, схватил за локоть и потащил к калитке.

— Его благодари, он нас вывел на тебя. Хороший у тебя слуга, ворожей Горин, ты береги его, пока жив. А сейчас пойдем отсюда, недоброе тут место. Не следует нам тут быть, когда полицейские очнутся. Пойдем-пойдем, все расскажу тебе по дороге.

Конец первой книги.