Она жалко улыбалась, подходя к крыльцу, но все же это была улыбка. Темная тень отделилась от крыльца ей навстречу, оказавшись Саймоном.

— Любуешься луной? — проговорил он вполголоса, нежно и загадочно. — Вот и я тоже. Наверное, к старости становлюсь романтичным.

Мэнди подумала: «Нет, на сегодня хватит, я уже больше не выдержу».

— Я сплю на ходу… так устала, что сил на луну уже нет. — Она зевнула почти натурально.

— Бедная малышка, тебе досталось сегодня. Скорей ступай спать. — Он слегка подтолкнул ее к двери. — Будут у тебя еще и другие ночи… тоже лунные. Спокойной ночи, Мэнди.

Из окна своей спальни она наблюдала за его высокой темной фигурой — он прохаживался по лужайке, потом пошел в свой розарий. Да, осталось три недели до ярмарки, вспомнила Мэнди, а там она уедет отсюда и найдет другую работу. Скорее всего, вернется в Лондон. Лондон такой огромный, такой равнодушный, там легко все начать сначала.

Собираясь спать, она вдруг поймала себя на том, что повторяет слова старой французской песенки. «По крайней мере, мне повезло больше, чем той розе, — думала она. — У меня осталось еще целых три недели, чтобы цвести. И надо не потратить их зря».

По мере того как приближалась Цветочная ярмарка, их все больше охватывало радостное волнение. Саймон почти не отходил от клумбы со своими экспериментальными посадками. Кусты, с которых должны были срезаться розы для выставки, охранялись так тщательно и с такой любовью, словно это были наследные принцы. Крошечные белые зонтики, прикрепленные к веткам, защищали каждый бутон. Ежедневно эти зонтики прилаживались заново, в зависимости от погоды — достаточно низко, чтобы загораживать прямые лучи солнца, но не настолько, чтобы воздух под зонтиком был влажным.

В августе сухая жаркая погода установилась во всей Англии. Утренние туманы переходили в знойные томные дни. Земля рассохлась и превратилась в красную пыль.

Сухая погода очень радовала Саймона.

— Я могу их сам поливать и регулировать влажность воды, чтобы бутоны хорошо завязались, — ликовал он. — Я только молюсь, чтобы накануне выставки не поднялась буря и не растрепала бутоны.

Но даже от этого непредвиденного случая он застраховался. Он купил где-то старые куриные домики, Гомер с рабочими их очистили, продезинфицировали и приладили так, чтобы они берегли розовые кусты от всех капризов непогоды.

— Странно даже, — подтрунивала над ним Никола, — что ты не вытащил в сад кровать и не караулишь свои драгоценные розы ночи напролет.

— А что, может быть, и до этого дойдет, — не смущался Саймон.

Мэнди всегда считала, что когда любишь по-настоящему, всегда можешь понять, что чувствует любимый человек. А она знала точно, что под кажущейся собранностью и бравадой Саймона скрывались нервы, напряженные, как под электрическим током. Это был итог его восьмилетних трудов. Восемь лет надежд и разочарований, бесконечного терпения и энтузиазма. Даже, можно сказать, преданности. Если он потерпит неудачу, что ж, он пожмет плечами, улыбнется и начнет все сначала. Но как она надеялась на то, что этого не произойдет!

Розы словно знали, чего люди ждали от них. Ровно в положенное время бутоны налились и округлились. Они были бледного чистого желтого цвета, как рассвет зимним утром. За три дня до выставки они сделались крепкими и упругими, вот-вот готовыми распуститься.

— Господи, они такие чудесные, что просто хочется стонать, — воскликнула Мэнди.

Саймон рассмеялся и назвал ее сентиментальной дурочкой.

— Розы — как женщины… им нужен укорот.

И он связал бутоны толстой мягкой шерстяной ниткой, чтобы они не раскрылись раньше времени и не отцвели до дня выставки.

— Все, финишная прямая, — неторопливо сказал Саймон, прилаживая маленькие белые зонтики над бутонами за два вечера до дня выставки. — Завтра утром я срезаю бутоны. А послезавтра настанет тот самый день. Я выезжаю в Лимингфилд на рассвете. Ты ведь поедешь со мной, Мэнди, да? Я очень рассчитываю на твою помощь, надо красиво расставить цветы. Девять или десять лучших бутонов надо будет «изящно расположить полукругом», как написано в Правилах. Думаю, изящества у тебя побольше, чем у меня, детка.

И он скорчил ей гримасу. Последнее время они стали такими друзьями, подумала Мэнди. Возможно… возможно, они смогут и дальше общаться, после того, как он женится на Николе. Может быть, она в конце концов научится довольствоваться простой дружбой. Хотя она прекрасно знала, что это у нее никогда не получится.

В тот же день позвонила Никола. К телефону подошел Саймон, и Мэнди показалось, что голос его звучал напряженно, почти раздраженно.

— Но, дорогая моя, я никак не могу, ты же знаешь. Лучше сама сюда заходи. Что? А! Понял. Ну ладно, хорошо, зайду, примерно через час.

Он обратился к Мэнди:

— Пойду зайду к Марсденам, но ненадолго. Сегодня вечером я собирался остаться дома. Наверное, я старый глупец, но мне кажется, что если в последний момент что-нибудь пойдет не так, я просто все брошу. И потом, с погодой не все ясно. Эта жара не может держаться вечно, когда-нибудь погода должна смениться, и тогда наверняка будет ливень. Но я срочно понадобился Николе.

В тот вечер Мэнди все откладывала обычную процедуру укладывания Пипа в постель. Самое дорогое становится еще дороже, когда знаешь, что скоро лишишься этого.

Пип в последние дни был в отличной форме. Он уже ходил сам, без посторонней помощи, и довольно уверенно. Как уверяли врачи, скоро он будет бегать, и лазить по деревьям, и играть во все игры. Саймон планировал отправить его после Рождества в подготовительную школу. Дети жили там как в интернате, но были и приходящие ученики, вот таким учеником и станет Пип. Предполагалось каждый день возить его в школу и обратно на машине. А если ему там понравится, то со временем, если захочет, он сможет остаться в интернате.

— Не хочу сразу на него давить, — говорил Саймон. — С другой стороны, чем быстрее он свыкнется с мыслью, что ничем не отличается от остальных детей, тем лучше. Но надо продвигаться вперед постепенно, шаг за шагом, и не торопить события.

Мэнди была с этим согласна, поражаясь и восхищаясь тем, как терпеливо и предусмотрительно относился Саймон к ребенку.

Когда обычный ежевечерний ритуал принятия ванны и чтения на ночь был закончен, она спустилась вниз и села возле открытого окна в сгущающихся сумерках. Она знала, что разумнее было бы включить свет и почитать что-нибудь или достать свое вязание — она вязала теплый жакет Пипу, — но сегодня вечером впервые в жизни была не в состоянии заняться хоть чем-нибудь.

Здесь она сидела тогда, в ту ночь, когда ждала Саймона. Мэнди вспомнила, как кровь словно быстрее побежала по ее жилам, когда, наконец, она увидела фары его машины, подъезжавшей к дому, как огромная волна облегчения и радости захлестнула ее.