появится собеседник, который позволит ей скрасить скуку, Ирина направилась к нему.

— Привет, Володимер, в земле русской просиявший, — насмешливо произнесла она, приблизившись. — А мы только что с вашим участковым, Ильей Семеновичем, говорили о тебе.

Это сообщение вызвало у юного звонаря неподдельный интерес. Он даже ожил и, проявляя греховное любопытство, за которое его не раз укорял отец Климент, спросил:

— И что было сказано?

Но Ирина не ответила, предпочитая держать рыбку на крючке. Вместо этого она восхищенно произнесла:

— Какой мужественный и сильный человек ваш участковый! Ловит волков голыми руками.

— Каких волков? — поразился юный звонарь.

— Тех самых, что бегают по Куличкам посреди бела дня и нападают на людей, — возмущенно сказала Ирина. — Или ты не знаешь об этом?

— Впервые слышу, — признался Владимир. — А это точно у нас в Куличках?

— А где еще? — возмутилась Ирина. — В ваших благословенных Куличках. Я сама едва не стала их жертвой.

И она рассказала юному звонарю о том, что с ней произошло.

К ее удивлению, Владимир не стал ей сочувствовать, а насмешливо захихикал, прикрывая рот рукой.

— И что в моем рассказе такого смешного? — грозно спросила Ирина. — Отвечай, или пожалуюсь на тебя моему лучшему другу Илье Семеновичу, и он посадит тебя в тюремную камеру. Она как раз стоит пустая.

Услышав эту угрозу, юный звонарь поперхнулся смехом и смолк.

— То не волки были, — сказал он, стараясь ненароком не улыбнуться. — Это Сема сводил старые счеты с дедом Матвеем.

Ирина нахмурилась

— Рассказывай, — велела она. — Со всеми подробностями.

— Да и рассказывать-то почти нечего, — заметил Владимир. — Как-то дед Матвей поймал Сему в своем огороде, да вместо того, чтобы наказать крапивой, как это в поселке принято, отвел его к отцу. Мол, тот лучше вразумит мальца. И Сема ему этого не простил. С того дня он начал подстерегать деда Матвея везде, где только можно, и пугать его, воя по-волчьи. А тот, если поймает Сему, отваживает его крапивой по мягким местам. И все бы ничего, но только у деда Матвея склероз, он все забывает, и каждый раз у них с Семой это происходит будто в первый раз. Мальчишке забава, а у старика иногда даже медвежья болезнь случается. Об этом весь поселок знает. Одни на стороне Семы, другие — за деда Матвея. Уже ставки начали делать, кто раньше сдастся. Но пока без перемен.

— Так ты говоришь, об этом все местные жители знают? — хмуро спросила Ирина. — Тогда почему капитан Трутнев мне ничего об этом не сказал?

— А я так думаю — потому что Сема его сын, — пояснил Владимир. — И что он должен был сказать — что это не волк людей пугает, а его родной любимый сынок? Какой же он после этого блюститель закона и порядка, спрашивается?!

— Гнать его надо в шею, вашего участкового, — возмутилась Ирина. — Только штаны зря протирает в своем кабинете. Да чаи в рабочее время распивает.

— А вот это зря сказано, — возразил юный звонарь. — Илья Семенович свое дело знает. Он видит людей насквозь. Не успеет кто-то в Куличках нарушить закон, как наш участковый его уже раз — и за шкирку да на солнышко!

Юноша показал жестом, как это происходит, а потом продолжил:

— Но Илью Семеновича люди еще уважают за то, что он справедливый, зазря никого не обидит. Вот уж на что Георгий провинился — сел в чужой вертолет полетать, да и разбил его вдребезги. Другой на месте нашего участкового арестовал бы его и довел дело до суда. А Илья Семенович сказал, что если кто-нибудь из наследников хозяина вертолета объявится, то Георгию придется заплатить за ремонт, а в тюрьму он его не отправит. Тюрьма, мол, не исправляет человека, а растлевает его и превращает в преступника, даже если он таким не был. Наследники не объявились, Георгий избежал суда и наказания.

Юноша сделал паузу, словно позволяя Ирине осмыслить сказанное, а потом убежденно заявил:

— И это правильно. По глупости ведь Георгий это сделал, не со зла или, предположим, корысти. А если разобраться, то хозяин вертолета сам виноват. Прилетел в Кулички, оставил транспорт без присмотра на площади перед храмом, а сам шасть в лес — и там сгинул. Медведь-людоед его задрал. И что с вертолетом прикажете делать? Ведь это соблазн, искушение дьявольское. А человек слаб. Не каждый может вырвать свой глаз и отсечь руку, если те соблазняют его…

Голос юного звонаря звучал монотонно и усыпляюще. Ирина почти не слушала его, снова начав думать о том, что должно было произойти этой ночью на Зачатьевском озере, когда ее вернул к реальности суровый голос отца Климента:

— Ибо сказано было: лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну!

Ирина вздрогнула и очнулась. Владимир, растеряв всю свою самоуверенность, с которой он только что рассуждал, стоял перед отцом Климентом жалкий и растерянный, привычно безропотно выслушивая его нотации. Юноша знал, что когда батюшка гневается, то лучше всего было молчать.

— Опять суесловишь отрок неразумный? Сколько раз говорил тебе, что доведет твой язык тебя до греха, и будет душа твоя вечно гореть в геенне огненной!

— Каюсь, батюшка, — повинился юный звонарь, когда отец Климент замолчал. — Благословите на епитимью.

— Прочтешь полста раз «Отче наш» и сто — Символ Веры, — сказал отец Климент и машинально протянул руку, которую юноша так же привычно поцеловал.

После этого отец Климент обратил свой гневный взор на Ирину, но та замахала руками.

— Знаю, знаю батюшка! Кто соблазнит одного из малых сих… И что-то там еще насчет мельничного жернова на шею и утопления. Все помню. Раскаиваюсь, сожалею и тому подобное. Черт попутал. Он ведь не дремлет. Рыскает по свету в поисках заблудших овец. А я всего лишь женщина, сосуд греха, что с меня взять?

Отец Климент осуждающе покачал головой.

— Ослепление твое, ведущее к ереси. Ибо сказал святой апостол Петр в своем послании: «Мужья, обращайтесь благоразумно с женами, как с немощнейшим сосудом». И нигде ни слова о сосуде греха. Сама себя так называешь, оправдывая свою греховность. Мол, что с меня и взять, коли такой меня создали. Заблуждение великое сие есть. Покайся, отроковица, и встань на путь исправления. Не поздно еще.

— Я подумаю на досуге над вашими словами, батюшка, — сказала Ирина, не став вступать в богословский спор, из которого она не могла извлечь ни малейшей выгоды. — А сейчас мне пора домой, а то Матрена Степановна меня заждалась. Беспокоится небось уже. Кстати, не хотите ей что-нибудь