от западнических иллюзий. В основу их практики становятся Россия и сложившиеся в ней конкретные условия. Национал-большевизм в этом смысле не миф, а ленинская политика тех месяцев.

В этом смысле уже несколько иначе выглядит и тот чрезвычайный характер, который приобретала Советская государственность в результате постоянных кризисов и потрясений, сопутствующих её становлению. Обострявшаяся угроза распада страны требовала чрезвычайных мер. Не случайно на этом этапе большевиков поддержали даже буржуазия и черносотенцы. Здесь мы видим неожиданную параллель и с последующими периодами развития России. Когда чрезвычайные органы и меры защищали национальный суверенитет, они поддерживались населением и вели к положительным сдвигам. Так было в 1941–1945 годах. Совсем иное дело, когда верхи использовали революционную власть (Временное правительство) или расширенные полномочия (Горбачёв, Ельцин), для насаждения чуждых России западных ценностей. Тут происходит только обострение кризиса.

Вместе с тем Советская система лета 1918 года – это совсем не та военизированная политическая система, сложившаяся в годы Гражданской войны. Тогда появлялось множество органов власти, Конституцией не предусмотренных: РВСР, СТО, ревкомы, политотделы. А пока в России закреплялась вполне демократическая по тогдашним международным меркам система. Что же касается ограничения гражданских прав, то, по некоторым подсчётам, эти ограничения затрагивали бы не более 10–15 % населения. В условиях гражданского противостояния, начатого февралём 1917 года, это было очень немного.

Главным же в сложившейся тогда политической системе было то, что по закону народу принадлежала не только законодательная, но и исполнительная власть. В этих условиях и возникавшие в стране правительственные кризисы решались не закулисными манёврами представителей правящей элиты, а с привлечением и с опорой на самые широкие социальные слои. Представляется, что именно это, а не что-либо другое позволяло большевикам укреплять создаваемую ими государственность в отличие от тех процессов деградации и разрушения, которые сопутствовали деятельности буржуазного Временного правительства.

Очерк 8. Конституция победившей революции[290]

Принятие Конституции 1918 года стало своеобразным увенчанием нескольких исторических процессов. Во-первых, свершились устремления нескольких поколений российской интеллигенции, грезившей превращением России в конституционную державу. Во-вторых, получало своё выражение развитие революционного государства, шедшее на протяжении нескольких нелёгких для страны месяцев. Наконец, получали своё реальное воплощение гуманистические идеи социалистического переустройства общества.

Существование в дореволюционный период «Основных законов Российской империи» не позволяет говорить о России как деспотическом государстве. Её государственное устройство соответствовало уровню развития многих государств мира, таких как Япония или Австрия[291]. В то же время отсутствие документа, однозначно называемого конституцией, создавало двойственную ситуацию. Царизм даже после 1905 года отрицал существование в стране конституционного строя и соответствующих гарантий правам граждан. Да и самих граждан в России тоже не было, так как юридически все были подданными монарха. Источником власти оставался монарший произвол, а не закон. Правые правоведы и политики полагали, что, даровав некое подобие конституции, самодержец был вправе в любое время отменить её[292].

Всё это превращало требование ввести конституцию в основополагающий пункт либеральных сил России[293]. Но, придя к власти в ходе февральско-мартовской революции 1917 года, либералы практически ничего не сделали для принятия конституции. Единственным актом конституционного значения, на принятие которого осмелилось Временное правительство, было Постановление от 1 сентября 1917 года о провозглашении Республики, что было вызвано поражением генерала Корнилова и вставшей перед А. Ф. Керенским потребностью скрыть связи с мятежниками и свои собственные диктаторские устремления[294]. Конституционный характер носил и разработанный специальной Комиссией Закон о выборах в Учредительное собрание. Но он перекрывал лишь одну нишу, а именно: определял способ формирования органов власти. Таким образом, власть, а не народ была главным для законотворцев из лагеря либералов. И очень важно, что, пытаясь создать «самый совершенный» избирательный закон[295], его отцы ориентировались сугубо на юридические нормы западных «демократий», что в условиях России превращало всю затею в нормотворческий абсурд[296].

Решительнее и последовательнее с самого момента прихода к власти действовали большевики. Уже II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов конституировал основы нового государственного устройства. Вслед за этим принимаются новые конституционные законы: об отделении церкви от государства, упразднении сословий, Декларация прав народов России и другие. Эти правовые акты затрагивали широкий спектр вопросов, касающихся жизни практически всех граждан российской республики. Но Советское руководство не ограничилось этими шагами и уже к следующему, III съезду Советов, проходившему всего через два месяца после прихода большевиков к власти, был подготовлен документ, называемый в научной литературе «малой Конституцией» – «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа»[297]. На этом же съезде был принят ещё ряд конституционных законов в области национального вопроса и устройства федеральных органов власти РСФСР. В Декларации были решены основные конституционные вопросы: о земле, о собственности, о формах организации власти, о национально-государственном строительстве, принципы внешнеполитической доктрины.

Все эти факты убедительно опровергают выпады иных современных историков. К примеру, С. В. Леонов в своей объёмистой монографии утверждает, что созданию конституции препятствовал правовой нигилизм большевиков и низкая правовая культура населения, читай – русского народа. Дескать, неслучайно даже идею необходимости конституции высказали не большевики, а эсеры[298]. Во-первых, позиция большевиков в вопросах государственного строительства не была однородна. Политика большевиков в этом вопросе была выражением компромисса между жестко противостоявшими друг другу фракциями и течениями внутри партии. Не менее сложно формировалась и позиция левых эсеров. Один из их виднейших представителей – Трутовский – доказывал, что конституция – понятие буржуазное и что при переходе к социализму она, в общем-то, как таковая не нужна[299]. Совершенно иначе подходил к делу лидер большевиков В. И. Ленин. Он полагал, что воля, если она государственная, должна быть выражена как закон[300].

Что же касается высказываний историка о правовой культуре масс, то приходится с сожалением констатировать неистребимость в отечественной интеллигенции нескрываемого барства по отношению к своему народу. Вероятно, с точки зрения западной правовой культуры русский мужик и не был идеалом. Но в России искони преобладало не формальное, а обычное право, закреплённое не диктатурой государства, а «святостью отеческих заветов». Русский человек, даже не умея читать, прекрасно мог отличить правду от кривды, добро от зла. Его действия жестко определялись жившими в народе понятиями о справедливости.

Весной 1918 года, когда Советская власть уже достаточно укрепилась и в центре, и на местах, когда была предотвращена непосредственная угроза оккупации и сохранения государственного суверенитета России, возникла потребность закрепить достигнутое уже окончательно, в полномасштабном конституционном законе. О необходимости его подготовки специальное решение было принято уже на III съезде Советов. Наркомат юстиции начал