я сделаю всё.

Он представил, как надевает на неё собачий ошейник с поводком и таскает голую по квартире.

— Вот что ты улыбаешься? — спросила она устало.

— Я ведь действительно тебя люблю. Сейчас правдиво прозвучало?

— Нет.

Они выбрались из лифта. Вольский вспомнил про соседку и испугался, что она выйдет, увидит его в этом жалком виде, посмеётся и заодно расскажет Саше, как он онанировал на её кухне, а потом грозил убийством.

— Но ты и правда в беде, — сказала Саша.

Она открыла дверь и затащила его в квартиру. Он сел на пол. Из комнаты примчался Принц Альберт и стал обнюхивать плащ. Потом заскулил и умчался назад.

— Снимай с себя всё. Запах ужасный.

Вольский стащил одежду и остался в одних трусах.

— Брюки на выброс. А плащ можно отстирать, — сказала Саша, проверяя карманы.

Она достала бумажку, развернула и прочитала.

— А что за отец Прокопий?

— Понятия не имею, — сказал Вольский.

— Как это понятия не имеешь? А откуда у тебя тогда его номер телефона?

— Может, подбросили?

— Зачем? Кому это нужно?

Он сморщился и заскулил.

— Мне больно. И холодно. Я хочу в ванную. Смыть с себя гровь и крязь.

— Гровь и крязь, — повторила Саша растерянно. — Пойдём, горе моё.

Потом он сидел в ванной, а Саша поливала его из душевой лейки тёплой водой. Вольский смотрел на ручейки из грязи и крови, утекающие в сливное отверстие.

— Позвони завтра маме, она за тебя переживает.

— Какой маме?

— Что значит «какой маме»? Твоей, конечно. Не моей же.

— Если хочешь, я и твоей могу позвонить, — сказал Вольский.

— Моя мама умерла четырнадцать лет назад. Ты забыл, видимо. Или решил пошутить? Если так, то это очень глупо и жестоко.

— Я забыл, — соврал Вольский. — Хочешь, я спою тебе песенку?

— Не надо.

— Тебе понравится.

Он прочистил горло и запел:

Drüben hinterm Dorfe

steht ein Leiermann,

und mit starren Fingern

dreht er, was er kann.

— Ужасно. Замолчи.

— Я люблю тебя.

— Ты всё ещё фальшивишь, Коля. Вылезай.

Саша вытерла его, достала из шкафчика флакон перекиси и щедро полила ссадины. Они пузырились и текли розовым. Вольский тихонько постанывал.

— Иди ложись, — сказала она. — Я умоюсь и тоже приду.

Он взял её за лицо мокрыми руками, стиснул и крепко поцеловал в губы. Саша, не ответив, отшатнулась. На щеках её остались кровяные разводы.

— Мне неприятно.

— Я вижу, — ухмыльнулся Вольский и вышел.

Саша долго не приходила. Он даже подумал, что, может быть, жена повесилась на полотенцесушителе. И немного возбудился, представляя, как она елозит по полу ногами и цепляется пальцами за синее горло. Потом отвлёкся на мысли о возможных неприятностях, которые доставит ему Сашино самоубийство. Объяснение с полицией, бюрократическая возня, похороны — они обойдутся недёшево. Правда, можно кремировать, это менее затратно.

Пришла Саша и стала переодеваться. Вольский разглядывал её тело. Она погасила свет.

— Двигайся к стенке, я хочу лечь с краю, — сказала Саша.

Он отодвинулся.

— Надеюсь, получится уснуть. А завтра надо что–то решать.

— Ага, — зевнул Вольский. — Решать.

Уснул он моментально. И спал будто меньше минуты. В дверь звонили долго, настойчиво. Казалось, ещё немного, и начнут стучать. Вольский вылез из–под одеяла, натянул штаны и открыл. Пришёл полицейский, с чёрной папкой в руках.

— Вольский Николай Алексеевич?

— Допустим.

— Я ваш участковый. Моя фамилия Митрофанов. Я зайду.

Не снимая ботинки, Митрофанов прошёл на кухню. На полу остались коричневатые нечёткие следы.

— Вы, кажется, где–то наступили в говно, — сказал Вольский.

— Так и есть, — согласился участковый. — По пути к вам я поскользнулся на говне и чуть не упал.

Вольский посмотрел в окно. По улице шла похоронная процессия. Впереди несли гроб, обшитый красной тканью. Покойником был светловолосый юноша с длинными тонкими руками, сложенными на груди.

— Чистый ангел, — сказал Вольский восхищённо.

Митрофанов коротко зевнул.

— Ко мне обратилась ваша соседка Тамара Васильевна Зуева. Пока неофициально. Попросила объяснить вам, что нехорошо приходить домой к людям и дрочить у них на кухне.

— А вы тот самый Митрофанов, в которого она тайно влюблена? Кстати, вы знаете, что она ненавидит ваших детей? Она даже хотела отравить их крысиным ядом.

— Заткнись, — сказал участковый. — Я тебе хуй оторву.

Вольский проводил взглядом похоронную процессию.

— Прямо сейчас?

— Нет. Я не захватил перчатки. А делать это голыми руками я не собираюсь. Но если ты ещё раз…

— Погодите, — перебил Вольский. — Как ваши имя–отчество?

— Леонид Александрович.

— То есть наши отцы были тёзками?

— Ты же Алексеевич. А я Александрович.

Митрофанов приблизился.

— Хватит! Не заговаривай мне зубы, извращенец.

— Если вы будете меня оскорблять, я напишу жалобу высшему руководству.

— Ха! У тебя нет свидетелей, онанист!

Вольский заметил Принца Альберта и указал на него пальцем.

— Вот мой свидетель.

— Этот? — прищурился Митрофанов.

Он расстегнул кобуру, достал пистолет, снял с предохранителя, передёрнул затвор, прицелился и выстрелил в пса. Принца Альберта разорвало на ошмётки.

— Зараза, — сказал участковый, разглядывая пистолет. — Теперь за патрон придётся отчитываться.

— Убийство — смертный грех, — напомнил Вольский.

— Да. И это тоже, — вздохнул Митрофанов. — Но только не тебе об этом судить.

— Я никого не убил.

— Пока.

— Пока?

— Время пришло.

Он отдал Вольскому пистолет. Тот приставил дуло к груди участкового, но вдруг увидел, что сжимает в руке окровавленную куриную лапу.

— Пиф–паф, — сказал Митрофанов и по–детски моргнул.

Вольский проснулся. За окном потихоньку светлело. Он посмотрел на Сашу. Лёжа на спине, с запавшими глазами и приоткрытым ртом, она напоминала покойницу. Вольский надавил ей на подбородок. Саша странно чавкнула, хрюкнула и проснулась.

— Доброе утро, любимая, — сказал Вольский.

— Доброе, — ответила она осторожно.

— Мне приснился волшебный сон.

— Ты поэтому меня разбудил?

— Не совсем. Мне показалось, ты уже неживая.

Саша молчала.

— Ты живая или притворяешься? Ответь, пошевели губами. Может быть, ты вообще всё время только притворялась живой?

Вольский сходил в прихожую и принёс поводок с ошейником. Принц Альберт увидел знакомые предметы и, радостно виляя изогнутым хвостиком, стал крутиться под ногами. Вольский пинком отшвырнул его в угол. Пёсик заплакал. А Саша молчала. Только очень внимательно смотрела, будто зверь из норы. Вольский швырнул ей поводок.

— Одевай.

— Одевай? — сказала она. — Правильно — «надевай». Коля, ты же филолог. Что с тобой?

— Закрой рот, дура, и одевай.

— На кого?

— Напяливай на себя. Пойдём гулять. Будешь хорошо себя вести, я даже разрешу какому–нибудь кобелю на тебя запрыгнуть.

Саша медленно вылезла из–под одеяла. Она была в ночнушке. Вольский указал на поводок.

— Это одевай, а это снимай. Пойдёшь голая. Трусы есть? В рот засунешь.

— Коля, ты болен, — сказала Саша. — Но я тебя вылечу.

Он успел обдумать её слова и даже приготовил ответную ухмылку. Но что–то промелькнуло в воздухе, и его левый глаз вспыхнул пульсирующей болью. Вольский попятился, оступился и рухнул на задницу. Саша надвигалась, потирая кулак и немножко морщась.

— Ты охуела? — сказал Вольский.

— Вставай, Коля.

Он неуклюже, по–лягушачьи прыгнул на неё, собираясь повалить, но Саша легко увернулась. Вольский пролетел мимо и тяжело грохнулся.

— Сука, — простонал он. — Лучше расскажи, как сосала у таксиста на заднем сиденье!

— Поднимайся, Николай.

Вольский подскочил, пошатнулся, попытался схватить её за волосы, но получил по зубам и отступил к окну. Рот наполнился кровью. Он выплюнул её вместе с передним верхним зубом.

— Фука, фто ты творис?

Саша шла на него, похожая на воительницу. Вольский забился в угол. От возбуждения и страха его слегка колотило. Левый глаз почти не видел. Его будто стиснули. Вольский подумал о ноже. Будь у него нож, эта сука…