dich!

— Заклинаю тя крестившимся во Иордане, и образ нам нетления в воде по благодати подавшим: его же ангелы и вся силы небесныя удивишася, воплощенна Бога смирившагося зряще: егда безначальный Отец, безначальное рождество сыновнее откры, и Святаго Духа схождение, троическое единство свидетельствова. Заклинаю тя оным, ветру запретившим, и бурю морскую укротившим, полк демонский отгнавшим, и зеницы очныя от утробы лишенныя, брением слепые прозрети соделавшим и древнее рода нашего создание обновившим, и немыя глаголати исправившим, струпы проказ очистившим, и мертвыя от гробов воскресившим, даже до погребения человеком беседовавшим, и аде восстанием пленившим, и все человечество необъято смертию устроившим.

Но Вольский ничего не видел и не слышал. Он крепко и долго спал. А когда проснулся, обнаружил, что лежит голый на кровати. За окном было темно. С кухни доносились голоса. Всё тело болело. Сильнее всего — глаз и зубы. Вольский слез с кровати, завернулся в одеяло и, шаркая, вышел на кухню. За столом сидели Саша и Прокопий. Они пили чай и тихо разговаривали.

— Господи, Коля! — сказала Саша.

— Как себя чувствуете?

— Больно, — ответил Вольский.

Голос из себя пришлось доставать.

— Больно, — вздохнул Прокопий. — Но пострадать надо. Как же без этого?!

— Коля, сядь, не стой в дверях.

Вольский доковылял до стола и сел. Увидев своё отражение в оконном стекле, он отшатнулся.

— Ну, ничего, ничего, заживёт, — сказал Прокопий. — Я изгнал демона. Больше он власти не имеет. Помучиться, правда, ещё придётся.

— Долго? — спросила Саша.

— Может, до самой смерти.

— Он вернётся? — спросила Саша шёпотом.

— Тут сложно сказать. Всё от вас зависит.

— И что же делать, если вернётся?

— Терпеть, быть сильным, оставаться человеком. Вы ведь так и делали, но где–то дали слабину, поддались и чуть не пропали.

— Помню, я был в дурдоме и там избил больного человека, — сказал Вольский. — А потом всё очень смутно. Ощущение, будто я в своём теле как пассажир в машине.

Прокопий допил чай и встал.

— Мне пора идти. Устал ужасно.

Саша пошла провожать его. Вольский тоже поднялся и прошаркал следом.

— А вы чем, кстати, занимаетесь? — спросил Прокопий, надевая ботинки.

— Официально я безработный. Но вообще я писатель.

— Пишете романы?

— В основном всякие статьи в интернет.

— То есть вы копирайтер?

— Да. Но скоро сяду писать роман.

— О чём?

— Ну, это будет история одной семьи, её судьба, показанная через судьбу страны в двадцатом и двадцать первом веке, — сказал Вольский застенчиво.

— Ясно, — поскучнел Прокопий. — Счастливо оставаться.

Саша закрыла за ним дверь.

— Коля, ты сейчас понимаешь, что происходит?

— Да. Я проснулся голый и сначала подумал, что нахожусь в психушке. Потом услышал голоса. А этот человек выгнал из меня демона.

— Правильно.

— А избила меня ты?

— Да, так было надо.

— Ладно.

— Пойдём ляжем. День был ужасно тяжёлый. Я сидела на кухне с самого утра и слушала вопли из комнаты. А ещё потом отмывала пол от крови, блевотины и кое–чего другого.

Вольский смущённо кашлянул.

— Надо было оставить, я бы убрал.

— Принц Альберт бы всё сожрал.

Когда легли, Саша погладила его по щеке и сказала:

— Спи, Коля. Всё прошло.

Она легла к стенке.

Вольский проспал до следующего вечера. Саша разбудила его, чтобы покормить. Она сварила суп. Аппетита не было, но Вольский съел полную тарелку.

— Мама очень волнуется за тебя, — сказала Саша. — Твоя.

— Я понял, — ответил он.

— Позвони ей завтра. Она была в истерике. Я с трудом успокоила.

— Я позвоню утром, — ответил Вольский.

После еды его сморило. Саша помогла лечь и укрыла одеялом.

— Прости меня, — пробормотал он, засыпая.

— Всё хорошо, Коля.

Вольский моментально провалился. Снов не было. Он будто плыл через космическую пустошь. Но потом в темноте замерцал лучик света, послышались прерывистые звуки музыки. Вся вселенная закрутилась, полетела и вынесла Вольского в первый ряд концертного зала. Он оказался перед сценой. Посередине стояло фортепиано. Вышел человек во фраке и маске зайчика. Откинув фалды, он сел, тронул клавиши и фальшиво, мимо нот запел скрипучим голосом:

Drüben hinterm Dorfe

steht ein Leiermann,

und mit starren Fingern

dreht er, was er kann.

Barfuß auf dem Eise

wankt er hin und her,

und sein kleiner Teller

bleibt ihm immer leer.

Заскулив, Вольский проснулся, мокрый и вонючий. Его трясло крупной дрожью. И омерзительный голос в голове продолжал петь, повторяя одно и то же, как заевшая пластинка. Но постепенно он затих. Вольский выбрался из–под отяжелевшего одеяла, опустил ноги на пол и встал в холодную лужу. Что–то мокрое шлёпнулось ему на загривок. С потолка крупными каплями падала вода.

— Саша, Сашенька! — крикнул Вольский. — Мы протекаем. Где ты?

Вошла Саша. На ней было надето чёрное обтягивающее платье.

— Не верещи, — сказала она. — Хватит уже!

— Вода течёт, — пробормотал он.

— Безмозглый, бесполезный идиот. Der arme Idiot! Как же ты мне надоел!

Вольский сделал шаг. Саша отшатнулась.

— Почему ты так говоришь? — спросил он. — Что я тебе сделал?

— Ахахаха! Он ещё спрашивает! Смотри, что ты сделал!

Саша стянула платье через голову и швырнула в лужу. Всё её тело было покрыто крупными синяками, ссадинами и порезами.

— Всё это сделал ты!

— Это не я, — сказал Вольский слабым голосом. — Это ведь демон.

— А ты и есть демон.

— Неправда. Ты ведь знаешь…

— Ненавижу тебя. Желаю, чтобы ты сдох! Ты обуза. Я хочу жить нормальной, человеческой жизнью.

Вольский замёрз. Его трясло. Саша подобрала платье, напоминающее теперь половую тряпку, и наотмашь съездила ему по лицу.

— Вспоминай, гад! Вспоминай всё, что наделал! — кричала она и лупила его.

Вольский, зажмурившись, терпел.

«Это правильно. Это я заслужил», — подумал он и заплакал.

— Червяк, — сказала Саша.

Она накинула платье ему на голову и стала душить.

Вольский проснулся в слезах, громко всхрапнув, и некоторое время продолжал немножко хныкать. Он всё вспомнил и стал звать Сашу.

— Сашенька, Саша, Саша! — верещал он. — Милая, где ты?

Наконец она прибежала.

— Где ты была?

— В туалете. Господи! Ну что ещё случилось?

— Ты ненавидишь меня, — прошептал он, держась за трясущееся лицо.

— Не говори глупостей.

— Я знаю. Я всё вспомнил, — сказал Вольский.

— Что именно?

— Я хотел надеть на тебя поводок и таскать по улице голую. Я хотел издеваться. Я говорил ужасные вещи. Я мог тебя убить.

— И что теперь? — спросила Саша устало.

— Как теперь жить с этим?

— Забудь.

— Как забыть?

— Возьми себя в руки, Коля. Поспи ещё. Тебе надо прийти в себя. Просто ты ещё не до конца оправился. Хочешь, я позвоню отцу Прокопию?

— Не надо. Всё, что мог, он сделал.

— Коль, я ужасно устала. Пожалей меня.

— Я жалею.

— Тогда, пожалуйста, не скули. Всё наладится.

— А если не наладится?

Саша устало пожала плечами.

— Тогда не знаю. Поживём — увидим.

— Прости меня, — сказал Вольский и противно заплакал, пуская сопли и слюни.

— Я простила, Коля. Отдыхай.

И вышла.

Вольский встал с кровати, предварительно потрогав пол большим пальцем ноги. Там было сухо. За окном разлилась серая хмарь. Он бесцельно побродил из угла в угол, время от времени стукая себя кулаком по голове. Из кухни послышался Сашин голос. Вольский открыл окно. В комнату ворвался мелкий, как манная крупа, снег. На секунду зажмурившись, Вольский ухватился за створку и влез на подоконник.

— Коооооляяяяяя! — услышал он крик.

Попытался зацепиться и не смог.

Он грохнулся на покатую крышу застеклённой лоджии этажом ниже. Стал медленно сползать, но вцепился ногтями в мокрую кровлю,