– Благодарю, фрау. Я достаточно выпила дома, – ответила медсестра и, встав со стула, направилась к двери. – Кофе излишне возбуждает, а мне надо быть сосредоточенной.

– В этом вы правы, – согласилась Маренн с улыбкой, провожая ее взглядом.

– Ты не поедешь. – Раух сказал, понизив голос, едва дверь за медсестрой закрылась. – Достаточно вчерашней поездки к Эльзе. Они нападут, я уверен в этом, но ты должна остаться в клинике. Я сумею защитить фрау Кнобель.

– А если нет? Если ее ранят, хотя бы ранят?! – Маренн резко выдернула руку. – Кто возьмет анализ у Гудрун? Ты? Возможно, ты и справишься с этим, но я что-то не уверена, что фрау фон Боден тебе позволит. Чтобы оправдаться, нашим противникам необходимо время, и они будут стараться выиграть его всеми силами, чтобы опередить нас, чтобы доклад рейхсфюреру поступил уже тогда, когда они сумеют подготовить аргументы, чтобы отвести удар. Нужен второй человек, который сможет взять анализ у Гудрун, даже если фрау Кнобель будет неспособна это сделать. Если это произойдет, мы потеряем целые сутки, ведь анализ можно взять только утром. Фон Херф и его сторонники именно этого и добиваются. За это время они сумеют – во всяком случае, постараются – вытащить Рильке с Беркаерштрассе и перевести его в подконтрольную Борману тюрьму, и там покончить с ним, чтобы он замолчал навеки и никого не выдал, и соответственно подготовить рейхсфюрера. Тогда все наши усилия пойдут прахом. Мы не спасем американского музыканта, хотя сейчас это даже не самое важное. Нам не удастся закрыть лабораторию фон Херфа с его отвратительными опытами над людьми. Это меня волнует гораздо больше, – призналась она. – Так что не спорь. Я поеду. Я возьму с собой «шмайсер», как на войну, в центре-то Берлина, – она грустно усмехнулась. – Я либо вместе с тобой прикрою фрау Кнобель, либо если все-таки они предпримут что-то такое, что нам не удастся ее уберечь, я сама возьму у Гудрун анализ. Фрау Боден наверняка допустит меня к дочери, в этом я уверена. Так что не спорь, – заключила она строго.

– Фрау Сэтерлэнд, позвольте.

Дверь открылась. Обернувшись, Маренн увидела секретаршу де Криниса. В руках она держала кожаную папку с документами.

– Профессор просил вам передать, – войдя в кабинет, она протянула папку Маренн.

– Благодарю, Гретти, – Маренн быстро открыла папку – в ней лежало заключение, аккуратно отпечатанное на машинке.

– Я пойду в машину, – сказал Раух. Маренн взглянула на него – он выглядел мрачно, но было заметно, что ее аргументы убедили его, он согласен.

– Да, мы сейчас спустимся, – ответила Маренн, кивнув. – Благодарю, Гретти, вы свободны, – отпустила она секретаршу. – Скажите профессору, я выезжаю через десять минут.

– Слушаюсь, фрау Ким. – Гретти вышла из кабинета следом за гауптштурмфюрером. Маренн села в кресло за столом. Допив холодный кофе в чашке, она еще раз пробежала взглядом отпечатанное заключение и поставила свою подпись на всех трех экземплярах. Затем снова взглянула на часы. Они показывали десять минут восьмого. Что ж, пора. Еще нужно время, чтобы зайти в ординаторскую и дать распоряжения доктору Тельхайму, который будет замещать ее в клинике. Затем зайти за фрау Кнобель, пройти по длинным коридорам Шарите и спуститься во двор к машине – на все уйдет минут десять-пятнадцать, не меньше. И ехать до Ванзее полчаса. Они только-только успеют. И это если не случится никаких неприятностей. А они, судя по обстановке, просто обязательно должны случиться. Встав из-за стола, Маренн надела шинель. Застегнув, затянула ремень с кобурой. Вытащив «вальтер», проверила боекомплект. Потом взяла папку со стола и «шмайсер» в углу. Ей вдруг в самом деле показалось, что она собирается как на войну. Как будто уезжает надолго, и даже не верится, что после обеда все закончится, она снова вернется в этот кабинет. Во всяком случае, она очень надеялась на это. И как часто бывало перед отъездом на фронт, когда она окидывала взглядом свой кабинет в Шарите, проверяя, не забыла ли она что-то, и также надеясь, что вернется сюда, – никогда не допуская и мысли, что не вернется, – она подумала о дочери, о Джилл. Ее взгляд упал на небольшой фотографический снимок в рамке, стоявший на ее рабочем столе. Ее дети – Штефан и Джилл – улыбаются на фоне горных вершин в Баварии, за их спинами несет бурные воды горная река. Джилл – с растрепанными ветром волосами, в легком светлом платье, Штефан в белой рубашке с расстегнутым воротником и кожаных шортах до колена. Он держит сестру за руку, оба смеются. Этот снимок был сделан летом сорок первого года в летней резиденции в Берхтесгадене в Баварии, куда подруга фюрера Ева Браун пригласила их погостить во время короткого отпуска Штефана. Это был едва ли не последний раз, когда они гуляли все вместе, наслаждаясь красотами природы. Теперь уже больше года Штефана нет в живых, он погиб в России, где-то недалеко от Белгорода. А Джилл… Маренн улыбнулась, взяв фотографию в руки. Вчера она расстроилась, узнав, что мама не будет ночевать дома, а должна остаться в клинике. Но быстро сообразила и позвала свою подружку Зилке. Наверняка всю ночь, предоставленные сами себе, они перемеряли все новые наряды Джилл и обсудили всех офицеров в управлении, а возможно, и в рейхсканцелярии – благо Отто тоже остался на службе и не мешал им откровенничать. А с утра в большой спешке одевались, собирались, подгоняя горничную Агнесс, чтобы она поскорее несла завтрак. А сейчас они уже подъезжают к Беркаерштрассе. И, поставив машину в гараж, Джилл быстро добежит до рабочего места, и, конечно же, первым делом позвонит ей. Надо предупредить Гретти, чтобы она успокоила ее. Маренн сняла телефонную трубку и, услышав голос секретарши де Криниса, попросила:

– Это Ким Сэтерлэнд, Гретти. Я сейчас уезжаю. Если позвонит моя дочь, фрейляйн Джилл, пожалуйста, скажите ей, что я буду на месте после обеда.

– Да, конечно, фрау Сэтерлэнд, – невозмутимо ответила секретарша. – Что-то еще, фрау Сэтерлэнд?

– Нет, ничего, благодарю.

Маренн нажала на рычаг – из трубки понеслись короткие гудки. «Пожалуйста, скажите ей, что я буду на месте после обеда», – мысленно повторила она собственную фразу. «Да, так и будет». Она положила трубку на место и вышла из кабинета.

Небо уже посерело, но фонари еще горели. Черный «мерседес» с бронированными стеклами стоял у подъезда. Раух сидел за рулем, мотор работал. Увидев Маренн и фрау Кнобель, Раух вышел из машины. Открыв заднюю дверь, помог фрау Кнобель сесть поудобнее. Затем, обойдя машину, открыл дверь переднего сиденья – рядом с водителем. Маренн мгновение размышляла, не лучше ли ей сесть вместе с фрау Кнобель, но потом согласилась с Фрицем – так лучше. Кивнув, она села в машину, положив папку с документами под стекло, а «шмайсер» на колени. Раух захлопнул дверцу и сел за руль. Машина тронулась с места – ворота автоматически открылись, охранники отдали честь, пропуская их. Проехав ворота и повернув налево, они выехали на Шаритеплац, а затем на Вильгельмштрассе. Впереди за серой пеленой мелкого февральского снега показались Бранденбургские ворота, затянутые маскировочной сеткой от налетов. Ехали в молчании – собственно, все было сказано накануне, – к тому же сказывалось большое напряжение. Маренн подумала, что за всю ночь Отто не позвонил ни разу. Это было странно. И Фриц тоже не упоминал о нем. Ни разу не разговаривал с ним – в это трудно было поверить. То, что Отто