— Слыхали? Ночью река смыла Нижнесальскую плотину! Осталось несколько опор и боль­ше ни-че-го! Вот вам и развязка. Как слухи? Ни­чего не слухи: газеты читать надо.

— ...Хрусталь, фамильное серебро, картины, бесценная библиотека, винный погреб, севрский фарфор, дамасские кинжалы...

— Я не знаю, когда начнут летать аэропланы. И никто не знает. Взлетная полоса затоплена, там впору начинать навигацию... Что? Конечно мож­но. Воля ваша: если вы сыщете частный катер, мо­жете плыть, куда вам заблагорассудится, хоть на Сардинию...

— …Я к Всеволожскому — не принимает; я к Яковлеву — нету дома; я к Малиновскому — этот сидит в портшезе: в руках бутылка рому, у ног борзая. В шубе на голое тело. Один в пустом до­ме. А, кричит, Иван! Входи! Зажжем огни, нальем бокалы... Словом, белая горячка.

— ...Сибирские меха, китайские сервизы, пер­сидские ковры...

— Да, у меня есть билет. Вот.

— Но здесь указан завтрашний рейс, суда­рыня.

— Вы спросили билет, я вам его предъявила. Я не могу ждать до завтра, я всю ночь не спала!

— Простите, сударыня, то, как вы провели ночь, меня не касается.

— Но я требую! Мой муж...

— Освободите проход! Всех, у кого нет биле­тов, прошу расступиться!

С другой стороны дебаркадера, у здания судо­вой конторы, длинная вереница горожан мокла под мелким дождем, с иррациональным упорством осаждая окошко билетной кассы, наглухо закрытое со вчерашнего утра, поскольку билеты на все рейсы были давно распроданы. Оттуда тоже доносились возгласы и протесты. Там гибко шныряли ушлые скупщики с бегающими глазками, алчным шепотом предлагающие за баснословные деньги «устроить местечко».

Продолжая высматривать Штерна, Марк ото­шел немного назад, ко входу, и поставил свой че­модан на деревянную ступень. Он помог какой-то старухе в фиолетовой шляпке, с лицом, мокрым от слез и дождя, втащить на помост невероятных раз­меров кожаный баул. Затем он раскланялся со зна­комой парой. Затем, приняв его отчего-то за служа­щего, его долго пытала вопросами почтенная дама в шубе, с черными нарисованными бровями на бе­лом лице, державшая на руках крошечного шпица с розовым зевом. «Какая погода в Крыму? Есть ли в Ялте отделение такого-то банка? Какова доплата за каюту первого класса? Как фамилия капитана „Шибеника", часом не Розанов? Почему до сих пор не объявляли следующий рейс?» Насилу от нее отвя­завшись, Марк решил уже было влезть на перила ограждения, чтобы углядеть Штерна в толпе, но тут наконец из-за черных спин и плеч, как луна из-за туч, выглянуло его желтоватое от усталости лицо. Жестом римского полководца вздев руку кверху, спотыкаясь о чужой багаж, он мужественно про­тискивался к Марку.

— Потерял в толчее шляпу, — с поддельной веселостью вскричал он, при этом жалко улыба­ясь и протягивая Марку дрожащую руку в перчат­ке. — Зато мне уже удалось запихнуть все семей­ство с тюками и мешками в каюту. Уф! Это было нелегко... Одна надежда теперь, что эта старая ло­хань доплывет до Крыма!

— Не хочу тебя огорчать, друже, — сказал Марк, улыбаясь и пожимая его маленькую руку, — но это ржавое корыто точно не доплывет до Кры­ма, поскольку оно следует в Одессу.

— Одессу? При чем тут Одесса? Погоди, ты шутишь?

— Ничуть.

Нервно кривя рот и часто моргая от волне­ния, Штерн полез во внутренний карман пальто и вытащил измятый билет. Благообразное лицо его исказила гримаса отвращения.

— Сукин сын! — вскричал он, уронив руку с билетом и потерянно озираясь по сторонам. — Мерзавец!

— Кого ты так?

— Да Лунца, кого же еще. Друг детства назы­вается! Уступил мне свои билеты «по-дружески»: втридорога и не туда, куда надо. Он-то мне ска­зал: Севастополь! А я в кутерьме сборов не удо­сужился взглянуть. Тут еще у Катеньки поднялась температура...

— Ах, да брось ты, Макс он не нарочно. И по­том: что Севастополь, что Одесса — один черт...

— Оно-то так. Только меня сегодня вечером Романов будет встречать в Балаклаве, а завтра...

— Пошли ему с корабля телеграмму, чтоб не беспокоился. А в Одессе переночуешь в гостинице.

— Ты думаешь? — Он пожевал губами, раз­мышляя. — Да, ты прав. Ты, как всегда, прав, ста­рина! Надо пускаться в путь. Рубикон перейден.

Прояснившись, Штерн поднял указательный палец вверх, точь-в-точь тем же жестом, каким его отец в зале суда останавливал прения сторон.

— Давай присядем, что ли, — сказал он, беря Марка за рукав.

Они присели на ступеньку, тесно прижавшись плечами.

— Буфет открыт, но еды там нет, — грустно сказал Штерн, настроение у которого менялось столь же стремительно, что и островная пого­да. — К тому же туда не протолкнешься...

Марк обнял его за плечи и слегка встряхнул.

— Ты сегодня что-то сам не свой, Макс. Ни­чего, всё образуется, все образумятся, — сказал он ободряюще, искренне надеясь, что так и будет.

— Хотел бы я тебе верить. Ох, как бы я хотел тебе верить! Но только, по-моему, Марк, это ката­строфа. Это конец. Мы уже никогда не вернемся... Доктор нашел у меня аневризму... — прибавил он печально и, толкаясь локтем, полез в карман за носовым платком. Сколько дней мы просидели с ним за одной партой? Что-то около тысячи. Я у окна, он — у прохода. После обеда в школьной столовой у него всегда негромко бурчало в живо­те, а однажды в жаркий июньский день у него вдруг пошла носом кровь и он перепачкал экза­менационную работу.

Несколько минут они сидели молча. Марк за­думчиво вертел в руках белый, как соль, зернис­тый камешек, который всегда носил с собой вроде талисмана. Вынимая платок, Штерн просыпал на землю серебряную мелочь, крякнув, потянулся бы­ло собирать, оставил, вздохнул, переложил, попут­но глянув на часы, из левого кармана пальто в пра­вый пузырек каких-то млечных капель, попытался расстегнуть тугую верхнюю пуговицу рубашки, ос­тавил, снова вздохнул, слегка оттянул узел галсту­ка, страдальчески подвигал шеей и развернул свой белоснежный платок, как флаг капитуляции.

Высморкавшись и отдышавшись, он уже дру­гим тоном спросил, указывая на черный чемодан Нечета:

— Стало быть, это тот самый кофр?

— Да, Макс, тот самый кофр. Напоминаю те­бе, что в нем — самая ценная часть нашего се­мейного архива. Кроме того, там жестяная ко­робка ректорских печатей и несколько раритет­ных изданий, среди которых сербский перевод «Странной Книги». Понимаешь, о чем речь? Так что будь, пожалуйста, бдителен.

— Неужели то самое издание: Лейден, начало семнадцатого века?

В глазах Штерна зажегся библиофильский огонек

— Так точно, тысяча шестьсот шестнадцатый год.

— Ух ты! Никогда не держал эту книгу в ру­ках, хотя наслышан... — сказал он с такой знако­мой Марку интонацией профессиональной за­висти. — Хорошо. Я не буду спускать с него глаз. Будь уверен, — серьезно закончил Штерн тонким голосом, каким в детстве клялся вечно хранить тайны.