Эмили-Роуз и Лора вдвоем составляли первый класс и имели некоторые преимущества перед другими учениками, увы, не в смысле образования. Им разрешалось пользоваться «ключом» – сборником ответов на примеры, они проверяли друг у друга правописание и задания, которые надо было выучить наизусть, отчасти потому, что у преподавательницы, которая вела все остальные занятия в школе, совсем не оставалось времени на них, но и в знак ее доверия.

– Я знаю, что могу доверять старшим девочкам, – говорила учительница, ведь их было всего двое, а мальчиков в первом классе вообще не было. Большинство детей, учившихся с Лорой в младших классах, к той поре уже покинули школу и начали работать, а те, кто не сумел сдать экзамены, снова пошли в четвертый класс, чтобы попытаться еще раз.

Летом двум «старшим девочкам» разрешалось делать уроки под сиреневым кустом в саду учительницы, а зимой – уютно устраиваться у камина в гостиной ее коттеджа, при условии, что они будут поддерживать огонь и варить к обеду картофель. Этими привилегиями Лора была обязана Эмили-Роуз. Та являлась лучшей ученицей школы и успевала по всем предметам, особенно по рукоделию. Девочка настолько ловко управлялась с иглой, что ей доверяли шить одежду для самой учительницы, возможно, потому-то их и пускали в гостиную, ибо Лоре запомнилось, как Эмили-Роуз, забравшаяся с ногами на пуфик и обложившаяся ярдами белого нансука, кладет тысячи крошечных стежков на ночной сорочке, которую украшала узорными швами, а сама Лора стоит на коленях перед огнем и поджаривает для хозяйки дома копченую сельдь к вечернему чаю.

Вышеописанная картина запечатлелась в ее памяти оттого, что это происходило назавтра после Дня святого Валентина, и Эмили-Роуз рассказывала подруге о валентинке, которая ждала ее по возвращении домой накануне вечером. Она захватила ее с собой, чтобы показать Лоре эту открытку, вложенную между двумя листами картона, завернутую в несколько слоев почтовой бумаги, разукрашенную серебряными кружевами и шитыми шелком цветами, с надписью:

Розы красны,

А фиалки лиловы,

Гвоздики милы,

Так же, как ты.

И когда Лора спросила, знает ли Эмили-Роуз, кто это прислал, та притворилась, будто потеряла иголку, и наклонилась к полу, ища ее, а когда подруга стала настаивать, ответила, что селедка никогда не приготовится, если Лора будет подносить ее к окну, а не к огню.

Задания, которые давала добрая, но перегруженная работой учительница, – заучивание длинных столбцов словарных слов, названий городов, стран, имена королей и королев, или решение примеров по правилам, в которых Лора так никогда и не разобралась, – казались девочке напрасной тратой времени. Те немногие крупицы знаний, которые ей удалось усвоить, были почерпнуты из школьных учебников, в которых она столько раз перечитывала разделы истории и географии, что некоторые абзацы помнила наизусть всю оставшуюся жизнь. Еще были рассказы о путешествиях и сборники стихов, а когда они иссякали, Лора обращалась к личным книгам учительницы.

Уроки вскоре заканчивались; девочки, как попугаи, пересказывали друг другу заученные длинные списки; Эмили-Роуз делала за Лору примеры, а Лора писала за Эмили-Роуз сочинение, которое та переписывала своей рукой, и оставшийся часок-другой проходил в приятном обществе «Сострадательных детей» Марии Чарльзуорт, «Квичи» и «Огромного, огромного мира» Сьюзен Уорнер; или же Лора вязала, потому что любила вязание, Эмили-Роуз шила, и им было очень уютно вдвоем: в камине разгорался огонь, на плите пел чайник, а из-за стены, отделявшей гостиную от класса, доносились слабые, приглушенные звуки.

В последние несколько месяцев учебы подругам было что обсудить, потому что Эмили-Роуз влюбилась, а Лора стала ее наперсницей. На сей раз это была вовсе не детская фантазия, девочка действительно питала серьезное чувство, и это оказался один из тех редких случаев, когда первая любовь привела к браку и продолжалась всю жизнь.

Норман был сыном ближайших соседей семьи Эмили-Роуз, живших примерно в миле от их коттеджа. По вечерам, когда Лорина подружка оставалась после уроков на репетицию хора, Норман встречал ее, и они шли через лес, держась за руки, словно взрослые влюбленные.

– Но ты должен целовать меня, только когда мы прощаемся, Норман, – говорила возлюбленному разумная маленькая Эмили-Роуз, – ведь мы еще маленькие и не можем обручиться по-настоящему.

Она не рассказала Лоре, что ответил на это Норман и всегда ли он соблюдал это ее правило насчет поцелуев; но когда Лора спрашивала, о чем они беседуют, Эмили-Роуз широко распахивала голубые глаза и говорила: «Только о нас!», словно других возможных тем не существовало.

Эмили-Роуз и Норман решили, что, когда вырастут, поженятся и ничто на свете не сможет поколебать этого решения; впрочем, никакого сопротивления они и не встретили. Когда год или два спустя родители узнали о связавшем их детей чувстве, то сразу же стали приглашать молодых людей друг к другу в гости, точно признанных жениха и невесту, и когда Эмили-Роуз пошла ученицей к портнихе в соседнюю деревню, у нее на пальце уже красовалось маленькое золотое колечко со сложенными в молитве руками, а Норман темными вечерами не таясь провожал ее домой.

Когда Лора видела подругу в последний раз, та за прошедшие десять лет почти совсем не изменилась. Возможно, немного располнела и льняную косу теперь укладывала вокруг головы, но ее голубые, как цветы вероники, глаза остались такими же невинно-искренними, а свежее лицо, как и раньше, было кровь с молоком. В коляске сидели двое прелестных малышей – «вылитая мамочка», уверяла Лору другая знакомая; рядом стоял добрый, надежный супруг, который, по словам той же знакомой, сдувал с жены пылинки. Перед Лорой была прежняя Эмили-Роуз – добродушная, открытая и слегка деспотичная; убежденная, что мир – прекрасное место для благонравных людей.

Рядом с ней Лора чувствовала себя дряхлой старухой, и это ощущение ей нравилось, ведь уже наступили девяностые годы, когда молодежь любила строить из себя пресыщенных и разочарованных людей – утонченное порождение умирающего столетия. Новые Лорины друзья именовали себя fin de siècle, старшие же называли их беспутными, хотя все беспутство заключалось в том, что ненастными ночами они без шляп гуляли по Хайндхеду и, перекрикивая грозу, декламировали друг другу Суинберна и Омара Хайяма.

Но когда Лора закончила школу, девяностые только начинались, и где она окажется и что будет делать по их завершении, девочка понятия не имела. На протяжении нескольких месяцев это была ее главная головная боль, если не считать изменившейся обстановки в доме и растущего ощущения собственной неспособности соответствовать окружающей жизни.

Лорина мать, имевшая на руках пятерых детей, о которых нужно было заботиться, сбивалась с ног, главным образом потому, что по-прежнему стремилась жить в соответствии со своими