– Да?

– Что ж, у тебя буду я, а у меня– ты. Но я думаю, миссис Морз согласится на наш брак, отказ нам не грозит. Она слишком тебя любит.

– Я не хотела бы разбить ей сердце, – задумчиво сказала Руфь.

Он готов был заверить ее, что материнское сердце разбить не так-то легко, но сказал другое:

– А любовь превыше всего.

– Знаешь, Мартин, иногда ты меня пугаешь. Вот и сейчас я думаю, какой ты теперь, какой был прежде, и мне страшно. Ты должен быть со мной очень, очень добрым. В конце концов, не забудь, я еще девчонка. Я никогда еще не любила.

– Я тоже. Оба мы – дети. И нам выпало редкое счастье, мы оба полюбили впервые – и не кого-нибудь, а друг друга.

– Но этого не может быть! – горячо воскликнула Руфь и порывисто высвободилась из объятии Мартина. – С тобой этого не может быть. Ты был матросом, а говорят, матросы… матросы…

Она осеклась, не договорила.

– Непременно заводят в каждом порту по жене? – подсказал Мартин. – Ты это хотела сказать?

– Да, – еле слышно ответила Руфь.

– Так ведь это не любовь, – убежденно сказал Мартин. – Я бывал во многих портах, а пока в первый раз не увидел тебя, понятия не имел о любви. Ты знаешь, когда я в тот вечер простился и ушел, маня чуть не арестовали.

– Арестовали?

– Да. Полицейский принял меня за пьяного. А я и вправду был пьян… от любви к тебе.

– Но ты сказал, что мы с тобой дети, а я сказала, с тобой этого не может быть, а потом мы отвлеклись.

– Я сказал, что до тебя никогда никого не любил, – ответил Мартин, – Ты моя первая любовь, самая первая.

– Но ведь ты был матросом, – возразила Руфь.

– А это вовсе не мешает мне полюбить тебя первую.

– Но у тебя были женщины… другие женщины…

И к величайшему изумлению Мартина Идена, она разразилась слезами, и потребовалось немало поцелуев и ласки, чтобы утихла эта буря. И все время в памяти Мартина вертелось киплинговское «И знатная леди, и Джуди О'Грэди по сути схожи они».

Так оно и есть, решил он теперь, хотя романы, которые он прочел, и уверили его было в другом. По романам он представлял себе, что в хорошем обществе девушка удостаивает мужчину вниманием только после того, как он, по всем правилам, попросит ее руки. В его-то прежнем окружении никого особенно не смущало, если юноши и девушки добивались близости, покоряли друг друга поцелуями и ласками, но чтобы так же себя вели особы в хорошем обществе, этого он вообразить не мог. И однако романы ошибались. Вот оно, доказательство. Те же прикосновенья и ласки, без слов, что действуют на девушек из рабочего класса, действуют и на девушек из верхов. Все они из плоти и крови, все по сути схожи; вспомнись ему прочитанный Спенсер, он бы и раньше сообразил. Он держал Руфь в объятиях, успокаивал ее, а сам радовался, что и знатная леди, и Джуди О'Грэди, в сущности, так схожи. Эта простая истина приближала к нему Руфь, делала ее досягаемой. Ее милое тело из той же плоти, что и у всех, и у него самого. Нет преграды их браку. Лишь принадлежность к разным классам разделяет их, а это различие чисто внешнее. Его можно и преодолеть. Мартин как-то читал о рабе, который возвысился и стал императором Рима. А раз так, может и он возвыситься до Руфи. При всей ее чистоте и святости, образованности и неземной красоте души, она по самой природе своей просто женщина, такая же, как Лиззи Конноли и все прочие лиззи конноли. Все, чего можно ждать от них, можно ждать и от нее. Она способна любить и ненавидеть, пожалуй, даже закатить истерику; и, конечно же, способна ревновать, как ревнует сейчас, все тише всхлипывая напоследок в его объятиях.

– И потом, я старше тебя, – вдруг сказала она, открыв глаза и глядя на него снизу вверх, – на три года.

– Ну нет, ты еще ребенок, по пережитому опыту я старше тебя на сорок лет, – возразил он.

А на самом деле, если говорить о любви, оба они были дети, и как дети наивно и неумело проявляли свою любовь, и это несмотря на ее университетский диплом и звание бакалавра и несмотря на его знакомство с философией и суровый жизненный опыт.

–Лучезарный день угасал понемногу, а они сидели и разговаривали, как свойственно влюбленным, дивясь чуду любви и капризу судьбы, что их свела, твердо убежденные, что любят так, как до них никто никогда не любил. Упорно, опять и опять возвращались они к своим первым впечатлениям друг о друге и тщетно пытались разобраться, что же они чувствуют друг к другу и насколько глубоко это чувство.

Вечернее солнце опускалось в громоздящиеся на западе облака, и небо на горизонте порозовело, и даже в зените сияло тем же теплым светом. Все вокруг затопил, окутал розовый свет, и Руфь запела «Прощай, чудесный день». Пела тихонько, прильнув к его плечу, рука в его руке, сердца отданы друг другу.

Когда Руфь вернулась домой, миссис Морз тотчас все поняла по ее лицу, тут не требовалось и материнское чутье. Щеки еще горели, яснее слов рассказывая нехитрую повесть, а всего красноречивей были глаза– огромные, сияющие, они со всей несомненностью отражали внутреннее ликование.

– Что случилось? – спросила миссис Морз, дождавшись, когда Руфь легла в постель.

– Ты знаешь? – дрожащими губами спросила Руфь.

Вместо ответа мать обняла ее, ласково погладила по голове.

– Он ничего не сказал, – выпалила Руфь. – Я не хотела, чтобы так случилось, и я ни за что не позволила бы ему сказать… только он и не сказал.

– Но раз не сказал, значит, и случиться ничего не могло, правда?

– А все равно случилось.

– Бог с тобой, детка, что за вздор? – в недоумении спросила миссис Морз. – Право, я не понимаю, о чем ты. Что же все-таки случилось?

Руфь удивленно посмотрела на мать.

– Я думала, ты поняла. Ну вот, мы с Мартином обручились.

Миссис Морз недоверчиво, досадливо засмеялась.

– Нет, он ничего не сказал, – объяснила Руфь. – Он просто любит меня, вот и все. Я удивилась не меньше тебя. Он ни слова не сказал. Просто обнял меня. И… и я потеряла голову. И он целовал меня, и я его целовала. Я не могла удержаться. Просто не могла иначе. И тогда я поняла, что люблю его.

Она замолчала, с надеждой ждала благословляющего поцелуя матери, но миссис Морз холодно молчала.

– Это ужасно, я знаю, – упавшим голосом вновь заговорила Руфь. – Даже не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь. Но я ничего не могла поделать. До той минуты я и вообразить не могла, что его люблю. И ты, пожалуйста, сама скажи папе.

– Может быть, не стоит говорить папе? Лучше я повидаюсь с Мартином Иденом, побеседую с ним и все ему объясню. Он поймет и освободит тебя от твоего обещания.

Руфь будто пружиной подбросило.

– Нет! нет! – воскликнула она. – Я совсем не хочу освобождаться. Я люблю его, любовь– это чудесно. Я выйду за него… конечно, если вы мне позволите.