– Товарищ Сталин, – ответил ему Абакумов, – сейчас руководит отражением агрессии фашистской Германии. И у него нет времени беседовать с теми, кто сделал все, чтобы помочь врагу как можно быстрее разгромить Страну Советов.

– Да как вы смеете так со мной разговаривать! – взвился Павлов. – Вы уже готовы всех встречных и поперечных сделать врагами народа!

– Почему всех встречных и поперечных? – спокойно, словно речь шла о каких-то пустяках, поинтересовался старший майор госбезопасности. – Я говорю о вас, гражданин Павлов. Ведь, находясь на посту командующего Западным Особым военным округом, вы сделали много того, что иначе как измена Родине не назовешь.

– Да как ты смеешь говорить мне такое! – опять взвился Павлов. – Мальчишка! Я сражался за советскую власть тогда, когда ты еще пешком под стол ходил.

– Ну, допустим, перед тем как сражаться за советскую власть, вы до конца 1918 года находились в германском плену, – неожиданно вступил в разговор сидевший в углу человек в пятнистой форме. – А до этого вы путались с анархистами. Впрочем, ваши юношеские увлечения идеями князя Кропоткина нас мало интересуют. А вот пребывание в немецком лагере для военнопленных – это весьма интересный момент в вашей биографии.

– Что вы этим хотите сказать?! – крикнул Павлов. – И кто вы такой?

– Я сказал то, что хотел сказать, – ответил незнакомец. – А кто я, вам знать не обязательно. Виктор Семенович, извините, что я прервал ваш допрос. Я пока помолчу, послушаю – что вам еще скажет гражданин Павлов.

– В свое время вы привлекались к партийной ответственности за разглашение военной тайны, – продолжил Абакумов. – Вы не будете отрицать сей факт, гражданин Павлов?

– Было такое, – буркнул бывший командующий округом, – но ведь ничего страшного тогда не произошло.

– Тогда – да, не произошло, – сказал Абакумов. – Но ведь вы не будете отрицать и тот факт, что в разговорах вы не раз выражали восхищение офицерами вермахта и немецкой армией?

– Мало ли что я болтал по пьяной лавочке, – Павлов явно не был готов к подобному ведению допроса. – Вы что, все мои застольные разговоры записывали?

– Нет, конечно, – ответил Абакумов, достав из лежавшей на столе папки лист бумаги, – но наиболее интересные ваши изречения мы зафиксировали. Вот, к примеру, ваша беседа с генералом Мерецковым во время войны с белофиннами в 1940 году. Вы тогда сказали, – старший майор госбезопасности прочитал: – «Немцам сейчас не до нас, но в случае нападения их на Советский Союз и победы германской армии хуже нам от этого не будет». Скажите, такой разговор у вас с Мерецковым был? И что значат эти ваши слова: «Нам хуже не будет»?

Павлов, как говорят в таких случаях, поплыл. От его былой бравады не осталось и следа. Он понял, что этот мальчишка-чекист взялся за него всерьез. И еще тот, незнакомец в пятнистой форме… И откуда они все о нем знают?

– Да, такой разговор у меня с генералом Мерецковым был, – нехотя произнес Павлов, – кажется, это произошло в январе 1940 года в Райволе.

– Ну, а как насчет «нам хуже не будет»? – не унимался Абакумов.

– Я понял, что ни мне, ни ему не будет хуже от того, что победят немцы, – обреченно признался Павлов, – только и тот разговор был во время выпивки, когда у нас языки развязались. Сознаю свою вину…

Это стихотворение прочитал тот, «пятнистый». Павлов от неожиданности поперхнулся, а Абакумов так же неожиданно рассмеялся.

– Нет, гражданин Павлов, если бы дело было в одной пьяной болтовне, – продолжил неожиданно ставший серьезным незнакомец, – хотя в народе говорят: «Что у трезвого на уме, у пьяного на языке». Однако отвечать вам придется за вполне реальные преступления, совершенные вами в бытность командующим Западным Особым военным округом.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – усталым голосом сказал Павлов.

– Мы хотели бы узнать, – Абакумов снова заглянул в лежащий на столе документ, – почему 19 июня были увезены в Минск на поверку все оптические приборы, вплоть до стереотруб, гаубичного полка 75-й дивизии 4-й армии? Почему вы, гражданин Павлов, прилетев 20 июня в район Гродно вместе с командующим ВВС округа генералом Копцом для проведения инспекции истребительного 122-го авиаполка, приказали снять с самолетов оружие и боеприпасы и разместить их в капонирах.

– Это приказал не я, а генерал Копец, – попытался оправдаться Павлов.

– Допустим, что это так, – ответил Абакумов. – Но вы должны были понимать всю преступность такого приказа. А вообще-то с авиаторами тоже надо бы как следует разобраться… Но это потом, потом…

Но ведь не генерал Копец сделал так, что боевая техника в ЗапОВО была обеспечена горючим лишь на четверть от необходимого количества, а остальное горючее хранилось аж в Майкопе? Или по вине генерала Копца приграничные УРы оказались небоеспособны – из планируемых к постройке 590 оборонительных сооружений в наличии лишь треть?

– Да, в отношении строительства УРов я допустил со своей стороны преступное бездействие, – похоже, что Павлов, поняв, что отпираться бессмысленно, решил проявить «деятельное раскаяние». – В результате моей бездеятельности УРы к бою готовы не были. Также я допустил беспечность с выдвижением войск к границе.

Но поймите, я не предатель, и все, что мною сделано – результат моего легкомысленного и не всегда правильного отношения к моим прямым служебным обязанностям.

– А почему вы не хотите вспомнить о ваших беседах в Испании с тем же генералом Мерецковым, который был у вас старшим военным советником, – снова подал голос «пятнистый», – не вы ли тогда впервые заговорили с ним о неправильной политике партии и правительства в отношении Красной Армии? Не тогда ли Мерецков намекал вам о наличии среди комсостава РККА заговорщической организации, которая ставит перед собой задачу сменить негодное, с их точки зрения, руководство Красной Армией: «Вот приедем мы домой, – говорил вам Мерецков, – нужно и тебе работать заодно с нами»…

– Вы и это знаете, – обреченно сказал Павлов. – Хорошо, дайте мне бумагу и карандаш, я готов написать вам явку с повинной…

– Поздно, гражданин Павлов, поздно, – Абакумов сел за стол и начал перебирать бумаги в своей папке. – Впрочем, в камеру вам принесут письменные принадлежности…

23 июня 1941 года, 3:50. Брест

Утренний воздух второго дня войны был пропитан запахом смерти – жуткий букет, состоявший из вони сгоревшего пороха и сладковатого аромата паленой человеческой плоти. Через полчаса взойдет солнце, в небо взлетят сигнальные ракеты, загрохочет артиллерия, и военная машина снова тронется с того самого места, где она остановилась вчера вечером. Обе стороны провели эту ночь в опасениях и тревогах.