Будем надеяться.

Теперь многое зависит от племянника. Надо будет зимой любыми путями встретиться с ним и попросить кое-что узнать для некоего общества. Так, осторожненько, дабы Михайло ничего не заподозрил. У него прекрасные отношения с поручиком, вот пусть и действует потихоньку, чтобы ненароком не вспугнуть. Если записки уцелели, то наверняка переданы кому-то на хранение, и надо обязательно выйти на них.

А там…

Лопухину было неведомо, что Орлов уже больше месяца не является поручиком и повышен в чине. Как и того, что собственный племянник наконец-то вышел в офицеры, да еще с формулировкой «За боевые отличия».

Не стоит обвинять молодого Лопухина в черствости или сокрытии тайн. Михайло почти сразу же известил дядю об одном из важнейших событий в своей жизни. Как ни крути, разница между корнетом и генералом намного меньше, чем между солдатом и корнетом. Но пока письмо преодолеет расстояние от жаркой Болгарии до Петербурга… Частные письма фельдъегеря не берут, а обычная почта – штука медлительная.

Меж тем на театре войны многое изменилось. Вслед за первыми победами последовали неудачи. Штурм Шумлы, следующей турецкой твердыни, оказался чрезвычайно кровопролитным и неуспешным. Крепость устояла перед русской армией, что позволило полевым войскам османов перейти к активным действиям.

Характер молодого главнокомандующего испортился. Во многом этому способствовало известие о трагической смерти отца, старого фельдмаршала, зарубленного в собственном поместье крепостным из вульгарной ревности. Отставной вояка, как говорили, имел любовную связь с поселянкой, женой будущего убийцы. Бывает. А было графу и кавалеру от роду семьдесят один год…

Влияла на нервы и жара, и неудача, и начинающаяся болезнь Каменского-сына, или, проще говоря, Каменского-второго, ибо в армии был еще и его старший брат, Каменский-первый, командовавший одним из корпусов и не столь давно одержавший победу при Базарджике.

Но война в восприятии солдата и офицера выглядит иначе, чем та же война в восприятии генерала. Генерал видит всю картину, солдаты и офицеры – лишь фрагменты из нее. Общий ход им по положению неведом. Правда, именно из этих фрагментов складывается общая победа или поражение…

Орлов, подобно многим, не особо знал причины движения корпусов. Так, обсуждали, конечно, иногда между офицерами то или иное событие, но сколько в них было правды, а сколько слухов – из числа гусар не ведал никто.

Очередной слух сулил мало хорошего, но вызвал среди офицеров радость. Говорили, что сразу две турецкие армии с разных сторон надвигались на русскую. Положение становилось серьезным, но уж лучше полевое сражение, чем осада или штурм. Войска верили в неоднократно доказанный полководческий талант командующего и уж тем более – в собственные силы.

Сомневались в одном – насколько правдивы слухи? Однако когда войска начали перегруппировку и стали формироваться новые отряды, сомнениям пришел конец.

Пока же нет приказа на выдвижение, почему бы не посидеть у костра перед сном? Быть может, в последний раз…

– А когда-нибудь в мире не будет войн, – вдруг заявил Лопухин. – Вот разгромим турок, а там… Всеобщий мир, процветание и покой. Представляешь, Орлов?

Он наслаждался возможностью обращаться к остальным офицерам так, как было принято в армии – просто по фамилии, без всяких чинов и званий.

– А там придет черед Бонапарта, – напомнил Орлов.

Они сидели вдвоем. Прочие уже отправились спать, ночь все-таки, и лишь Орлову в последнее время упорно не спалось. Лопухин же, произведенный в офицеры, до сих пор переживал свое новое состояние и потому охотно составлял компанию штаб-ротмистру.

Со смертью Кондзеровского начались вполне закономерные перестановки. Мадатов принял командование над батальоном. Орлов, на правах старшего офицера, временно принял родной эскадрон.

– Может, и придет, – задумчиво вымолвил молодой князь. – А может – и нет.

– Как это – нет? Корсиканец вошел во вкус. Он рвется к единоличной власти над всеми и над всем. Война неизбежна, Лопухин. Вопрос лишь в том, когда она разразится. Через три года? Через пять?

Орлов принялся привычными движениями набивать короткую трубку. Костер почти прогорел, однако было тепло, а луна давала достаточно света.

– Может, чем-то было бы хорошо, если бы мир был под одной властью? – Лопухин почувствовал, что поручик собирается гневно вскинуться, и пояснил с некоторой торопливостью: – Я не имею в виду Наполеона. Ни в коем случае! Некоторое общество наиболее умных и достойных людей, которые руководствуются в своих действиях едино пользой человеческой. Предотвращают войны, повсюду несут просвещение, способствуют расцвету мысли. Сами же являются самыми просвещенными, ведающими тайнами природы и ставящие их на службу роду людскому…

– Ой ли? Откуда же взять таких бескорыстных благодетелей? – воспользовавшись краткой паузой, вставил Орлов. – Не слишком верится, будто может существовать общество альтруистов. Цели могут быть объявлены любые, но мало ли что говорят люди?

– Зачем так плохо думать о тех, кто хочет человечеству блага?

– Избавьте меня от благодетелей, а с прочими бедами я справлюсь сам! – заявил штаб-ротмистр и не удержался от вопроса: – Ты уверен, будто существует единый рецепт счастья? Я – нет.

– О чем спорим, господа? – из темноты к ним вышел какой-то офицер.

При свете костра стал виден расстегнутый синий доломан Белорусского полка. Ни ментика, ни кивера на офицере не было. Открытое приятное лицо гусара украшали светлые усы.

– Ни о чем, – пожал плечами Орлов.

Можно ли недавнюю беседу назвать спором?

– Разрешите к вашему костру? – спросил незнакомец и, не дожидаясь приглашения, присел рядом с Орловым. – Ротмистр Бурцов к вашим услугам. Можно звать просто Алешкой.

– Тот самый? – вскинулся Лопухин.

– Так точно. И ёра, и забияка, и собутыльник дорогой. – Улыбка Бурцова была приятной и доброй. – Кстати, выпить ничего не найдется? Голова болит, черт! Похмел на ногах, не иначе.

От ротмистра тянуло спиртным, хотя держался он молодцом.

Жалованья офицеры пока не получили, и Орлов жил на последние копейки. Однако при местных ценах – и не иметь бутылки? Осталось нашарить ее, поискать ощупью разбросанные стаканы и протянуть воспетому Давыдовым знаменитому гусару.

Бурцов жадно, одним глотком, опорожнил свой стакан и вновь улыбнулся:

– Благодарю. Спасен от верной смерти. Считайте меня вашим должником, господа! Черт! Жаль, вино слабовато!

Остатков хватило еще на одну порцию, которая была тут же выпита. Бурцов демонстрировал высший класс, и вино исчезало, словно его и не было.

– Ничего. Я в должниках ходить не привык, – заявил гость. – Завтра выступаем навстречу туркам. Наши полки сведены в одну бригаду. Там и сочтемся.