Страх. Он словно бы незримым туманом отпустился на всё королевство, проникая в души князей церкви, военачальников, аристократии… самого короля. Про армию и говорить не стоило — она радостно и с воодушевлением бросалась в бои с войсками Хафсидского султаната, готова была накинуться на мамлюков, отразить возможный натиск по стороны Священной Римской империи… Но как только речь заходила об Италии или союзной ей Испании — тут всё менялось на совершенно противоположное. В войсках хватало тех, кто сумел выбраться из «итальянской ловушки», а держать язык за зубами никто из них не собирался. Чего уж, если даже сам маршал Франции, казалось бы бесстрашный де Ла Тремуйль бледнел до состояния листа бумаги, стоило при нём завести разговор о перенесённом даже не во время сражений, а несколько позже. Слова «проклятье тамплиеров» и вовсе могли заставить маршала чувствовать себя более неуютно, чем нахождение посреди сражения с лязгом клинков и грохотом выстрелов.

Борджиа умели пугать. Для каждого находился собственный рецепт, собственный кошмар, словно вырванный из наиболее жуткого сна и воплощаемый в жизнь их воистину дьявольской фантазией. Вот и до него, Людовика XII Валуа они сумели добраться.

— Ваше Величество звали меня. Я здесь и готов служить верой и правдой… Как и всегда.

— Луи, — доброжелательно кивнул король, видя, как входит его новый протеже, успевший себя показать и в войне с хафсидами, и в управлении государством. В том числе он планировал подготовить его и как помощника д’Амбуазу, но… Сейчас времени на подготовку просто не было. — Как там наш гость?

— Дерзок, самоуверен и даже нагл, Ваше Величество. И он понимает, что мы вынуждены терпеть его неподобающее поведение, опасаясь того, что будет, если подвергнем его тому наказанию, которого он заслуживает.

Луи д’Арманьяк. граф де Гиз, в свои неполные три десятка лет уже успел много добиться. Но и назвать его полностью верным династии Валуа было бы неправильно. Например, покойного Людовика XI, отца Карла VIII, Луи д’Арманьяк ненавидел за казнь своего отца и пытки, которые были применены к нему и его брату, тогда ещё совсем детям. Да и сын Людовика XI, Карл VIII, отнюдь не мог рассчитывать на верность семейства д’Арманьяк, хотя и вернул им большую часть земель, будучи вынужден это сделать, дабы окончательно не настроить против себя большую часть аристократии.

А вот Орлеанская ветвь Валуа… тут уже иное. Луи д’Арманьяк не имел особых причин становиться врагом нынешнего короля. Более того, считал Людовика XII подходящим для своего рода монархом, а значит… стремился занять подобающее главе рода место. Именно главе. Ведь Жан, старший брат, после тех самых пыток лишился рассудка, а восстановиться сумел лишь отчасти. Оттого и всеми действительно важными делами, касающимися блага рода, занимался именно Луи.

Показав себя в войнах и в делах управления должным образом, сумев помочь кардиналу дАмбуазу смягчить последствия отмены тальи, Луи д’Арманьяк получил довольно щедрую награду. Не землями, не золотом… возможностями. Затем некоторое время был близ Луи де Ла Тремуйля, этаким посланником от короля, при нужде могущим как отправиться обратно в Париж, так и иными способами помочь. Кому? Всем, но и о себе при том не забывая. И вот… неожиданная гибель д’Амбуаза, спустя несколько дней после которой в Париж прибыл полномочный посланник короля Италии и Египта Чезаре Борджиа. Родственник… один из немалого их количества — Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи. Тот самый, который и кардинал, и часто был именно посланником, успев научиться вести себя с разными людьми по разному. Молодой, циничный, старающийся подражать своему коронованному родичу, хоть и будучи при этом птицей более низкого полёта. Но именно что более низкого, а не низкого вообще.

Можно и нужно было отметить большее — Чезаре Борджиа не послал во Францию одного из своих тамплиеров, тем самым показывая, что желает договориться, а не целенаправленно потоптаться на гордости и без того изрядно униженного Людовика XII Валуа. Ведь то, с чем именно приехал Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи, являлось очень, очень опасным для короля Франции, а заодно и всех тех, кто был к нему близок. Особенно сейчас, во время Крестового похода, ещё не завершившегося, но уже позволившего вернуть главную по сути святыню всего христианского мира — Иерусалим. Тот самый Иерусалим, над которым теперь развевались замена всех стран, оказавшихся союзными Борджиа. И среди немалого числа знамён французских не было и быть не могло. Людовик XII сам принял такое решение, казавшееся верным, но оказавшееся… не самым мудрым, если не сказать ошибочным.

Ошибка ошибке рознь. Само по себе решение короля Франции отстраниться от возглавляемого из Рима Крестового похода в пользу собственного, пусть и не с таким громким названием, было хорошим ходом, добавляющим влияния Авиньону, который после всего случившегося находился в шатком положении. Но всё менялось, если вспомнить о том, о чём именно договаривались король Франции и султан Османской империи. Тайно договаривались, разумеется, но всё тайное порой может стать явным. Именно такие слова чёрным по белому были начертаны в переданном от Чезаре Борджиа послании. Послании, что привёз Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи, чувствовавший себя полностью уверенным и понимающий своё крайне выгодное положение на переговорах, а ещё несокрушимые предложения, от которых у Людовика XII не получилось бы отказаться. Нет, отказаться он мог, но последствия оказались бы разрушительными для всего королевства. Борджиа давно успели прославиться как жестокостью к врагам, так и неумением прощать, предварительно не устроив множество бедствий, после которых и выжить то считалось за большую удачу.

Вот и хмурился французский король, выслушивая своего придворного. Понимал, что избежать разговора с посланником Рима не получится, оттягивать его слишком долго тоже не следует. А не хотелось, очень не хотелось почувствовать себя в положении идущего в Каноссу, как Генрих IV, вынужденный склониться перед Папой Римским Григорием VII. И невелика «радость» в том, что «Каносса» сама пришла в гости, да к тому же со змеящейся улыбкой на губах очередного коварного испанца из рода Борджиа. Желая хоть немного оттянуть неизбежное, Людовик XII процедил, обращаясь к одному из слуг:

— Жильбера Бурбон-Монпансье ко мне. Незамедлительно!

Луи д’Арманьяк, услышавший это повеление монарха, удивился лишь самую малость да и то лишь на несколько мгновений. Дофин Оверни, граф де Клермон сейчас, в отсутствие маршала де Ла тремуйля, являлся, пожалуй, самым важным из французских полководцев. А ещё лучше многих знал обо всех делах, что касались французской армии, армий возможных врагов и временных союзников. Кого как не его звать в случае, когда на пороге если не очередная война, то её мрачная тень.

Ждать долго не пришлось, да и с чего бы, ведь граф де Клермон тоже находился поблизости, только и ожидая момента, когда монарх призовёт его к себе. И беспокойство аристократа также было неподдельным. Он, как и Луи д’Арманьяк, входил в число немногих, кто знал не просто о прибытии итальянского посла, но и цели визита.

— Насколько велика опасность, Жильбер? — почти сразу же, не даваяБурбон-Монпансье опомниться, задал вопрос Людовик.