— Что хочет Чезаре Борджиа, чтобы Клода дю Шавре… не стало? Его и всего, что он может рассказать.

— Ему не нужна ни вся Франция, ни даже какие-то из провинций вашего королевства, — позволил себе лёгкую улыбку посол, ничуть не смущающийся обстановкой и темой разговора. — Зато как королю Италии, так и Его Святейшеству Александру VI становится невыносимо видеть, что одно из самых сильных государств Европы оказалось в стороне от общей борьбы против врага, ограничившись ударом по Хафсидскому султанату. Время которого пришло бы, но несколько позже. А ещё… Бесчинства инквизиторов давно переполнили даже самую большую чашу терпения.

— Я не понимаю желания тех, кто вас послал, — процедил Людовик Валуа. Хотя на самом деле вполне понимал, просто очень уж ему не нравилось направление, куда свернул разговор. — Свершившийся Раскол вывел паству моего королевства из-под духовной власти Рима. И речи не может идти об упразднении Святого Престола в Авиньоне.

— О, мой король и не мыслит об уничтожении Авиньонского папства, — хитро так улыбнулся Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи. — Он находит полезным для себя возможность сравнения верующими старого пути и пути нового, потому и сам готов аккуратно, осторожно, по поддерживать Авиньон в его особо выдающихся глу… то есть движениях к чистоте веры.

Оговорка? Конечно, нет. Посланник Борджиа опять издевался, но теперь совсем откровенно. Зато не над Францией, не над её королём, а над тем, кого в Риме считали даже не Антипапой, а просто безумным еретиком. Считали и не уставали напоминать об этом по всем странам через уже своих доброжелателей и союзников. И опять нельзя было выгнать этот голос Борджиа. Не переступал посол той невидимой черты, которую Людовик Валуа провёл сам для себя, понимая, что заход за неё означал бы полное крушение королевства. Иначе лучше действительно погибнуть в бою, а не на коленях.

— Выдача инквизиторов будет смертельным ударом для Авиньона, — вкрадчиво произнёс чувствующий опасность требования д’Арманьяк. Мой король не пойдёт на столь опасный для Франции поступок.

— А постепенное уничтожение псов господних Храмом Бездны разве не менее сильно бьёт по уверенности людей и самих князей церкви в силах Юлия II и его кардиналов? И сами кардиналы, они тоже становятся жертвами культа. Цвет рясы и наличие кардинальского и тем более епископского перстня не могут служить защитой. Лишь большей привлекательностью очередной жертвы для тех, кто мстит за пламя костров и крики невинных. Доминиканцев всё равно ждёт гибель или бегство. Бегство очень далеко, потому что в Европе их будут преследовать везде. И найдут. Всех, кто был хоть немного причастен. У Храма Бездны много сторонников, да и руки длинные. Ведь Templi omnium hominum pacis abbas.

Удар кинжалом. Неожиданно, в стык доспехов, да ещё с нанесённым на лезвие ядом. Именно такое впечатление создалось у французского короля, как только прозвучали многое объясняющие слова посланца Рима. По существу Борджиа-Льянсоль де Романи почти прямо сказал, что в Риме не просто знают о Храме Бездны, но и направляют культ. А если пойти ещё дальше и как следует подумать, то последние слова, произнесённые на латыни, протягивали нить между Орденом Храма и Храмом Бездны. Просто так подобное не говорят. Значит, его, короля Франции, ставили перед печальной реальностью. Не согласен отдать инквизиторов, тем самым сильно ограничив духовную власть Авиньона и показав силу Рима? Тогда будет почти то же самое, но более кроваво, с нагнетанием ещё более жуткого страха, убийствами клириков ядом и отравленными же арбалетными болтами. Выбора Людовику XII просто не оставляли. Приходилось, предварительно приказав Бурдону-Монпансье и д’Арманьяку молчать, посыпать голову пеплом, соглашаясь на ещё недавно немыслимое.

— Орден святого Доминика будет распущен, а братия изгнана за пределы Франции. Но… куда они смогут податься?

— Раз инквизиторы так любят нести «свет истинной веры», особенно через костры и дыбы, — с явно ощутимым ядом в словах процедил Борджиа-Льянсоль де Романи, — пускай отправляются насаждать свои взгляды на мир куда-нибудь к магометанам или африканским неграм. Лукше к неграм. Или они их сожгут, или же их самих сожрут. Тамошние дикари любят человечину, потому не побрезгуют и плотью «псов господних». Моему королю не жалко ни тех, ни других.

— Это всё?

— Не совсем, Ваше Величество, — хитро сверкнул глазами посол Италии. — Вы ведь знаете, что происходит в Османской империи?

О да, Людовик XII Валуа знал! Да и как не знать, если уже всем становилось ясно, что ещё недавно могучее государство разрывалось на куски от внутренних противоречий, разрешить которые у Баязида II уже никак не получалось. Покушение на Чезаре Борджиа и Катарину Сфорца, оно не осталось без последствий. Королю Италии удалось собрать более чем достаточное количество доказательств, чтобы обвинить в случившемся сына османского султана, Шехзаде Ахмета. Быть может этого не было достаточно для османов — да и не стали бы те просто так слушать неверных, которых и так ненавидели, а в последнее время тем более — но вот для правителей стран, участвующих в Крестовом походе и просто поддерживающих оный… тут совсем иное дело. Вдобавок живые и почти здоровые участники покушения, говорящие взахлёб, охотно, подробно, да к тому же в присутствии всех желающих это услышать.

В общем, Баязид II получил недвусмысленный ультиматум, ничуть не скрываемый — выдать головой своего сына ну или самому решить вопрос с виновником в том самом коварном и неудачном покушении сразу на двух монарших особ. Тем самым султан оказался поставлен перед развилкой, оба пути коей вели к пропасти. Тихо или наглядно избавиться от сына? Так тот не пойдёт на заклание, словно блеющий агнец. Шехзаде Ахмет, опирающийся на фанатичных мулл, чернь стамбульскую и не только, а также наиболее ревностных сторонников реванша, последние месяцы вообще не показывался в Стамбуле, смотря на отца как на врага и соперника. Обычное дело у османов, конечно, но сейчас это стало совсем очевидно и не скрыто. Если же султан попробует использовать силу… начнётся война внутри империи, кровопролитная и окончательно повергающая остатки мощи под очередной грудой трупов.

Отказаться и тем самым показать единство Дома Османа? Это значило навлечь на себя новое нашествие крестоносцев, к которому в Стамбуле просто не были готовы, понимая неравенство сил. Да и сильных союзников у Османской империи почти не осталось. Разве что Крымское ханство, но Менглы-Гирей был занят своими делами, а на как бы сюзерена смотрел с этакой снисходительной высокомерностью. Возможно, надеялся, что после падения Дома Османа уже его род, род Гиреев сможет занять место столпа всего магометанского мира.

Выбор из двух путей и оба плохие. Но Баязид II, понимая, что угроза его трону идёт не только извне, но и изнутри, решился всё же на первое. Попробовал избавиться от уже примеривающегося к трону сына — уже второго, тут вспоминался уже покойный Селим, истинная причина смерти которого многим была понятна — но без лишнего шума, тихо, с помощью яда. Попробовал, но недооценил уже собственную слабость и идею джихада, находящую отклик в душах слишком многих османов.

Шехзаде Ахмета предупредили, отравление сорвалось. Зато шум поднялся до небес! Вроде бы известия об этом дошли до Франции совсем недавно, но было ясно — Османская империя вот-вот погрузится в междоусобную войну. И не только между Баязидом II и его сыном, который Шехзаде Ахмет. Другие сыновья султана также не собирались оставаться в стороне. Просто у каждого были собственные замыслы, до конца ещё не понятные или просто не раскрытые.