В анкете Набоков записал себя литератором, а Веру домохозяйкой. Иммигрантам также пришлось отвечать на стандартную серию вопросов о склонности к полигамии, физических изъянах и проблемах с психикой и по несколько раз повторять, что они не анархисты и не планируют свергать правительство. Соединенные Штаты не воевали, но очень беспокоились, чтобы в страну не попали коммунисты и революционеры.

После иммиграционной службы Набоковым предстояло пройти таможенный контроль, но Вера никак не могла найти ключ от чемодана. В ожидании слесаря Набоков спросил, где можно купить газету, и один из таможенников принес ему The New York Times. При помощи лома слесарь все-таки одолел замок, но тут же случайно захлопнул его снова. Когда чемодан все-таки открыли, таможенники обратили внимание на коллекцию бабочек и боксерские перчатки – и, тут же натянув их, весело запрыгали, нанося друг другу безобидные удары: перед Набоковым открывалась Америка.

Друзья и родственники Набоковых остались в Европе на милость истории. Владимира и Веру очень волновала судьба сестер Маринел, которые помогли своему учителю покинуть Францию. Верина двоюродная сестра Анна Фейгина поначалу не планировала уезжать, но вскоре засобиралась в Ниццу, держа в уме Америку. Иван Бунин, Илья Фондаминский и Сергей Набоков покидать Европу не спешили – как и Гессены. А вот Марк Алданов, которому Набоков был обязан своим чудесным спасением, уже, вероятно, жалел о том, что сам не воспользовался приглашением американцев.

Некоторые из них еще смогут спастись.

Верина сестра Соня оставалась в Париже с Карлом Юнгхансом, но после отъезда Владимира и Веры город не продержался и месяца. Когда 14 июня немецкие танки, громыхая по мостам, переехали через Сену и покатили по затихшим Елисейским Полям, Карл и Соня улизнули из-под самого носа победителей. Их путь лежал на юг, в Касабланку, где находили временное пристанище многие другие беженцы.

Покинуть Францию стало теперь гораздо сложнее. Британия боялась немецкого вторжения, правительству повсюду мерещились нацистские шпионы. «Враждебных иностранцев» заставляли регистрироваться с первых дней войны. Всего за неделю до того, как «Шамплен» покинул порт Сен-Назера – во второй полный рабочий день Черчилля на посту премьер-министра, – был отдан приказ брать под арест всех беженцев.

Бурные дебаты по этому поводу продолжались несколько недель. Нобелевский лауреат Норман Энджел осудил аресты. В большинстве случаев граждане враждебного государства не представляют никакой угрозы, отмечал он, и многие из них уже подвергались преследованиям со стороны нацистов. Но вторжение во Францию подогрело страхи, и аресты продолжились. В британские концентрационные лагеря отправляли всех чужаков без разбора.

В число интернированных попали будущий нобелевский лауреат Макс Перуц, прославленный еврейский дирижер Питер Геллхорн, который за пять лет до этого сбежал от нацистов, и даже сын и внук Зигмунда Фрейда. К тому времени, как Набоков ступил на американскую землю, было интернировано свыше одиннадцати тысяч мирных жителей, в том числе женщин, многие из которых работали в Англии горничными.

Значительную часть арестованных составляли евреи, но в разгар военной паранойи строгого учета никто не вел, и с заключенными часто возникала путаница. В городке Хайтон близ Ливерпуля начальник лагеря принимал партию гражданских беженцев, пребывая в уверенности, что перед ним захваченные в плен немецкие солдаты. Говорят, заметив характерную одежду своих новых подопечных, он сказал: «Никогда бы не подумал, что среди нацистов так много евреев».

Все больше опасаясь вторжения, британцы начали переводить заключенных с континента в такие места, где те ничем не могли помочь Германии. Почти ровно через месяц после того, как Набоков покинул Францию, от берегов Англии отчалили корабли с крайне неудачно укомплектованным грузом. Гражданских переселенцев, среди которых были евреи, не понаслышке знакомые с немецкими концлагерями, отправляли в Северную Америку вперемежку с нацистскими офицерами и солдатами. Сообщения о тех, кто уже погиб в дороге или пытался покончить с собой по прибытии к месту интернирования, усиливали тревогу арестованных о собственной дальнейшей судьбе. Вскоре их разбросало по всей Канаде – от Нью-Брансуика до Альберты, по старым и заново построенным концентрационным лагерям и тюрьмам.

Набоковым так мучиться не пришлось. Правда, вышла путаница с расписанием, и Наталья Набокова, бывшая жена двоюродного брата Николая, не встретила их в порту, но они доехали до ее дома на такси. Набоковым было куда идти, они знали людей, готовых подсказать, у кого можно попросить о помощи. Получив неограниченную свободу (и пообещав, что не будут ратовать за анархию), Владимир и Вера отправились на Манхэттен с сотней долларов в кармане и надеждой на лучшее будущее.

Сколько бы радостных волнений ни принесла Набоковым встреча с новым континентом, рутина первых недель наверняка показалась им до отвращения знакомой. Переезжая с одного временного жилья на другое, Владимир снова пытался продать себя и свои литературные таланты – а в них он был уверен больше всего на свете – публике, не понимавшей ценности того, что ей предлагают.

Впрочем, один визит Набоков нанес без всяких корыстных побуждений. Он навестил Сергея Рахманинова в его вест-эндской квартире, желая лично поблагодарить за деньги, которые тот посылал ему во Францию. Набоков сообщил, что его пригласили преподавать в Стэнфорд, но, должно быть, не сумел скрыть от композитора своего бедственного положения, ибо на следующий день тот прислал ему свою допотопную визитку, выразив надежду, что Набоков наденет ее на первую лекцию. Летом 1940 года гордость была Набокову не по карману, тем не менее подарок он вернул.

Если будущее казалось туманным, то прошлое щедро воздавало за все годы, которые В. Д. Набоков посвящал развитию искусства и литературы (а также поддержке творческих начинаний собственного сына). Первую выплату в Америке Набоков получил от Русского литературного фонда США. Помыкавшись по знакомым, семья ненадолго сняла жилье у племянницы той самой графини Паниной, в крымском имении которой Набоковы находили приют после революции. Временную передышку Набоковым подарил земляк и гарвардский профессор Михаил Карпович, пригласивший их провести лето у него на даче в Вермонте.

Но эхо европейских скитаний Набоковых не сводилось к финансовым трудностям и поискам крыши над головой. Они и здесь порой сталкивались с привычным уже антисемитизмом. Вскоре после прибытия Набокова в Нью-Йорк преподаватель-эмигрант из Колумбийского университета похвалил его за прекрасный русский язык и тут же пожаловался, что обычно слышит русскую речь только от «жидов». В другой раз, когда на эмигрантской вечеринке разговор принял антисемитский оборот, Набоков, обычно сдержанный на публике и никогда не употреблявший в своих текстах непристойных слов, громко выругался и ушел. Не успев толком устроиться в Америке, он уже советовал Георгию Гессену, как следует жить в новой стране: общаться только с настоящими американцами, избегая российских эмигрантов.

2

В свое первое американское лето Владимир, Вера и Дмитрий поехали на север страны – наслаждаться ловлей бабочек и общением с русской компанией в буколической Новой Англии.