— Похоже, что скоро опять перелетать, — высказывает Сергей предположение.

К концу дня Жучков выдает нам новые карты.

— Утром поэскадрильно, с интервалом сорок минут, вылетаем на прикрытие переднего края вот на этом участке: узел дорог — переправа. Возвращаться уже предстоит на новую базу.

“Село Васняково” — читаю я на карте. Ясно. Интересно только, куда переводят госпиталь? Жучков словно читает мои мысли.

— А госпиталь эвакуируется вот сюда: село Краснове, три с половиной километра. Кстати, Николаев, выяснил я, почему задержали тебе капитана. В штабе корпуса засомневались, соответствует ли это воинское звание должности ведомого. Предлагал тебе Злобин стать ведущим, ты отказался. Так что теперь не спорь и готовься принимать звено. Вон молодых сколько, не их же командирами назначать.

Вечером мы собираем свои нехитрые фронтовые пожитки и прощаемся с хозяйкой. Комэск стоит в сенях и задумчиво смотрит на трех осиротевших на днях котят, которые, попискивая, трутся о его сапоги. Вдруг он решительно сгребает их и рассовывает по карманам.

— Куда ты их? — спрашиваю я.

— Знаешь, не могу их немцам оставить. Пропадут. Все-таки они — братья наши меньшие. А кошки — народец особый. Собаку, лошадь, корову человек домашними сделал, а кошка сама к нему пришла, сама его выбрала. И ведь они нас любят, надеются на нас. Замечал, как кошка, если приболеет, вокруг хозяина трется — плачет, жалуется, просит: “Помоги! Плохо мне!” Самые несчастные существа — брошеные кошки. Они — воплощение уюта и домашнего очага. И вне этого они быстро гибнут. Бродячие кошки долго не живут.

Вникая в эту “кошачью” философию, мы быстро идем к аэродрому. Там уже готова к вылету первая эскадрилья.

Вернувшись из штаба, Волков дает нам карту, где обозначен участок прикрытия, а сам присаживается под крылом “Яка” и выпускает на волю своих приемышей. Котята весело играют с ремешком планшета. Взлетает зеленая ракета.

— По машинам! — командует комэск и сгребает своих домочадцев к себе за пазуху комбинезона.

На рулежке я не перестаю дивиться вновь открывшейся грани характера нашего сурового, но такого доброго комэска.

Над линией фронта мы встречаем три девятки “лаптежников”, которых прикрывает десяток “мессеров”. Быстро оттесняем прикрытие и атакуем бомбардировщиков. Одного с ходу сбивает Волков. Я прикидываю: уже тридцатый! Еще одного зажигает Саша Комов. Это его первая победа. Молодец парень, становится настоящим истребителем. Больше нам “свирепствовать” не над кем. Потеряв две машины, фашистские летчики ретируются. Остальное время патрулируем свой участок без помех.

Домой идем уже по новому маршруту, на Васняково. Село это, к сожалению, существует только на карте. Вместо него — закопченные остовы печей да груды угольев. Видимо, здесь отбомбились немцы, освобождаясь от груза, когда не смогли прорваться на Смоленск.

Первая эскадрилья энергично роет землянки. По ночам уже холодно, в палатках не выспишься, да и дожди начинаются. Откуда-то появляется инструмент, и мы строим землянки себе и тем, кто еще не прилетел.

Когда землянка готова, Волков сгребает своих котят и пускает их первыми. Сам он стоит на пороге и наблюдает, какой угол они облюбуют.

— Где они успокоятся, там я и устроюсь, — объясняет он нам. — Кошки замечательно умеют выбирать лучшее место.

Утро “радует” нас обложным дождем, низкой плотной облачностью. Погода — абсолютно нелетная. Чуть ли не впервые с самого начала войны. Хорошо, что успели отрыть землянки. Весь день благоустраиваемся.

На другое утро Волков с ведомым вылетают на разведку. Едва они оторвались от земли, как тут же исчезли из виду. Интересно, как они будут возвращаться и что они смогут увидеть?

Возвращаются они часа через два.

— Ничего не видно. Везде сплошная облачность, до самой земли.

Настроение у всех — ниже нуля. Оно усугубляется вестью: немцы взяли Оршу, Могилев и Витебск. Утешает одно: их остановили на первой же линии смоленского рубежа. Дальше им придется тяжко. И тут же еще одна новость: такая погода продержится не менее недели. Грех не воспользоваться вынужденным перерывом, да и Волков говорит мне:

— Ну что ты томишься? Иди к командиру, отпросись на денек в Краснове.

Лосев отпускает меня до утра, и через час я уже подхожу к селу. Ольгу нахожу быстро. Они уже закончили работу и наводят порядок в операционной. Примерно через час мы уже сидим у Ольги, в учительской школы, где она живет вместе с пятью медсестрами. Гучкин “дает ужин” в честь гостя, то есть меня.

Застолье кипит, девушки вспоминают мирную жизнь, расспрашивают меня о полетах, о летчиках, особенно о молодых. Время катится к ночи, и я начинаю сожалеть, что кончилось лето и мы с Ольгой не можем сейчас уйти в копну сена или на берег реки. В этот момент Гучкин встает из-за стола.

— Андрей, выйдем, поговорить надо.

Он ведет меня в другое крыло школы и отпирает дверь в небольшую комнатку. Заправленная койка, столик, две табуретки и даже занавески на окнах. Гучкин отдает мне ключ.

— Сиди здесь и жди. Ольгу я сейчас пришлю.

— А чья это комната?

— Моя. Есть еще вопросы?

— Есть. А ты где ночевать будешь?

— А вот это тебя пусть не тревожит. И еще. Пока мы здесь стоим, эта комната — в вашем распоряжении. Понял?

— Понять-то понял, только…

— Все, я сказал. — Гучкин резко поворачивается и уходит.

Минут через двадцать приходит Ольга с горячим чайником и пачкой печенья. Увидев меня, она чуть не роняет чай ник.

— Так это тебя надо чаем напоить? Ну, Константин!

Оказывается, Гучкин, вернувшись к столу, сказал ей:

— Оля, не в службу, а в дружбу. Вскипяти чайник и отнеси его с этой пачкой печенья в мою комнату. Я там одного товарища на ночлег устроил. Промок он, бедняга, пусть согреется.

Я многозначительно достаю ключ и запираю дверь. Ольга качает головой: “Ну, Костя!”, потом достает с подвесной полки заварку, кружки, и мы начинаем пить чай. Оглядевшись еще раз, она вздыхает:

— Почти как дома. Помнишь, как было у нас на даче? Давай сделаем все, как там было.

Оля достает с полки свечки, зажигает их, усаживается на постель и приглашающе манит меня рукой.

Пока стоит нелетная погода, мы с Ольгой еще два раза пользуемся гостеприимством Гучкина.

Днями в землянке, при свете коптилки, Волков занимается тем, что пытается обобщить опыт первых месяцев войны. Он рисует схемы боевых порядков при патрулировании и при сопровождении. Рассматривает различные варианты. Он постоянно советуется со мной, делится мыслями. Мы с ним часами спорим. Когда исчерпываем доводы, идем в другие эскадрильи.

Две общие тетради изрисовали мы с ним схемами и покрыли записями. Когда Волков достает свои тетради, через полчаса в землянке уже яблоку негде упасть, а от табачного дыма начинает есть глаза. Скоро за нашей землянкой закрепилось название “Академия воздушного боя имени гвардии майора Волкова”. Частым гостем на таких “конференциях” бывает полковник Лосев. Он с интересом слушает наши споры, просматривает схемы и записи. В конце концов он предлагает: