Он сбросил высоту. Слева от реки мелькнул газон, повозка с канистрами и яростно размахивающий руками Янек. Качнув крылом, Самохвалов устремился к показавшемуся впереди куполу Рейхстага.

В семь утра германская столица только просыпалась. По улицам двигались дворники, полицейские, молочники, стучала колесами и копытами первая утренняя конка, уже вытеснявшаяся электротрамваями. Редкие прохожие недоуменно смотрели вверх и протирали глаза, не веря им.

Рейхстаг достраивался. Несмотря на раннее утро, на ударной стройке рабочие уже копошились, заканчивались внутренние работы. Внушительный контур здания, символ набирающего мощь имперского могущества, довлел над площадью, где наметилась зеленая зона и фонтан.

Накренив крыло и разглядев фигурки у будущего фонтана, одна из которых вроде как была вооружена треногой, Самохвалов выписал три виража вокруг здания, заметив панику на строительных лесах, и сбросил на репортера вымпел — эмблему «Садко» с красной, синей и белой ленточками. Прикинув, что нигде не плутал, не газовал и должен иметь резерв топлива не менее тридцати процентов, авантюрист не сделал посадку у Яна и взял курс к Карлсхорсту, в объятия зеленого от злости Оболенского.

— Вы — не мой начальник, поручик, и мне не указ. Я — цивильное лицо, на государевой статской службе не состоящее, а вояж по Европе, хоть и с высочайшего ведома, есть мое частное дело. Я оставлю без внимания ваше хамство, но впредь прошу не приближаться ко мне, не селиться со мной в гостинице, а охране ипподрома поручу гнать вас как лицо постороннее. Потрудитесь купить билет на полеты.

— Вы! Вы…

— Если скажете еще хоть слово, по возвращении в Питер вами займется мой друг Дорожинский. Я, к сожалению, не владею дуэльным оружием, чтобы просить у вас удовлетворения. Прощайте.

«Утренние берлинские новости» вышли вторым выпуском — специальным, в котором на всю первую полосу был запечатлен смазанный силуэт аэроплана на фоне купола и лесов Рейхстага.

К обеду Кшесинский, устав сдерживать толпу, вломился в номер Самохвалова и заявил:

— Панове вызвали полицию. Если не выйдете к ним, будет худо.

Поправив строгую пиджачную пару, авиатор выдвинулся наружу, сразу наткнувшись на мрачного полицейского в черном островерхом шлеме. Тот что-то недовольно пролаял по-немецки.

— Просит пана пройти к трибуне, там обычно общение жокеев с прессой.

Наездник самолета протиснулся к выходу, окруженный галдящей толпой. Пыхали магниевые вспышки, репортеры орали и размахивали блокнотами.

На трибуне удалось кое-как упорядочить газетное стадо. Самохвалов попросил задавать вопросы по-русски или по-французски, а по-немецки — через переводчика, потом стал по одному приглашать репортеров и пытаться ответить на их вопросы. Деловые реплики чередовались с совершенно безумными, что не удивительно — конец XIX века был эпохой сумасшедшего изобретательства, к чему привыкли и газетчики, и публика. Петр отвечал, что его аппарат не может поднять бомбу или слона, перелететь через Атлантику или достигнуть Луны. Что у него нет проверенной машины, способной к перевозке пассажиров, но в перспективе такая появится. Что продажи аппаратов в Европу начнутся, но он не может сказать когда — сначала насытит внутренний рынок России. Что обучиться пилотированию аэроплана можно будет со следующего года в его авиашколе в Гатчине. Что он разведен и не имеет фрау на примете для создания следующего брака.

Религиозные вопросы также не заставили себя ждать, но уж тут авиатор был начеку. Он сказал:

— Вы видите над Карлсхорстом Бога? Поверьте, если я поднимусь на полторы тысячи футов, также его не увижу. Разве это означает, что Бога нет или его нет на небесах? Если бы не Божья помощь, я не осилил бы столь дерзновенный проект, самолет — лучшее доказательство Божия бытия, — Петр перекрестился, и репортер клерикального издания отстал.

Пресс-конференция продлилась около часа, затем была прервана самым бесцеремонным образом. К Самохвалову приблизился гвардейский офицер и лающим тоном потребовал следовать за ним. Петр решил, что гавкающая манера общения — норма для германских служащих, пригласил газетчиков встретиться завтра на летном поле и отправился за кайзеровским гвардейцем. Увязался Оболенский, но авиатор заявил, что сей военный не с ним, и попросил с собой Яна в качестве переводчика.

Трехколесный самоходный экипаж завелся не с первой попытки. По характерному лопотанию Самохвалов и Кшесинский догадались, что позади кресла на задней оси примостился примитивный одноцилиндровый двигатель с циклом Отто, вроде того, что разбирали в Минске в ожидании суда.

Авиаторы сели в широкое пассажирское кресло, германец забрался в переднее седло, свесив сзади фалды форменного френча, явив пассажирам несгибаемо ровную спину, взялся за румпель управления передним колесом и покатил в сторону центра. Позади остались заинтересованные журналисты и взбешенный поручик, которому пора было что-то докладывать наверх.

— Это и есть сюрприз от моего российского кузена? — Кайзер рассматривал скукожившуюся парочку с интересом естествоиспытателя, увидевшего необычайно редкого навозного жука.

— Для нас огромная честь находиться в вашей великой империи, — не совсем впопад Петр выдал единственную заученную по пути фразу на ломаном немецком языке.

— Отчего порядок нарушаете?

Самохвалов с ощущением, что терять уже нечего, заявил:

— Российский государь император Александр Третий повелел показать вам наш аппарат. Ваше императорское величество не изволило присутствовать на показе в Карлсхорсте, и я не нашел другого выхода исполнить царскую волю как пролететь над Берлином.

Пока Янек переводил, поражаясь находчивости и наглости своего патрона, Петр преданно сверлил глазами Кайзера, пытаясь понять его реакцию.

Тот не вспылил по поводу дерзости, но поинтересовался:

— Кузен писал мне о совсем другом аппарате, на котором сам поднимался в воздух в качестве пассажира.

— Так точно, ваше императорское величество. Одновременно государь счел тот аппарат применимым в военных целях, — Ян перевел, и Петр продолжил. — Демонстрационная модель — игрушка, она перевозит только пилота и на расстояние до пятидесяти километров, а в полете он слишком занят управлением. Двухместный аппарат может нести наблюдателя для корректировки артиллерийского огня и разведки, а также некоторое оружие.

— То есть Александр перестал доверять Германии? — нахмурился Вильгельм.

— Никак нет, но турне закончится в Париже, а там наверняка окажутся наблюдатели из-за канала.

По лицу монарха Самохвалов понял, что самое страшное позади. Визит закончился договоренностью о высочайшем посещении ипподрома послезавтра, в нелетный день, для индивидуальной демонстрации. Таким образом, за пять дней пребывания в Берлине ни дня не обошлось без взлетов.

Шумная слава с кружением вокруг Рейхстага и вызовом к Кайзеру привела к тому, что на следующий день в Карлсхорсте яблоку негде было упасть, а толпа желающих увидеть хоть что-нибудь окружила ипподром снаружи, радостно взвывая, когда «четверка» вспархивала выше трибун. В день закрытия пришлось даже летать на бис. Петр вынесся за пределы ипподрома, сделал кружок в вышине полутора километров и снова сел, не сомневаясь, что хорошо заработавшие хозяева конной арены не будут чинить претензий.