— Так что ты скажешь? — поторопил он ее.

Что она скажет? Она понимала, что ей больше всего хочется мгновенно ответить «да», но что-то помешало ей это сделать. Между ее бровями пролегла едва заметная морщинка.

— Почему вы так поступаете?

Он нахмурился, словно рассчитывал на ее безоговорочное согласие.

— Разве я только что не объяснил? Мы подходим друг другу. И если ты еще сама не заметила, я тебя хочу. Очень сильно.

Он притянул ее ближе, так что их тела соприкоснулись, и она смогла убедиться в его желании.

Столь открытая демонстрация не оставила ей сомнений в его правдивости. Но неужели он хочет ее так сильно, что готов жениться на ней ради того, чтобы уложить к себе в постель? А как насчет любви? Он ничего не говорил об этом нежном чувстве!

Ее сердце больно сжалось при мысли об этом. Озарение затопило ее, заставляя понять то, на что она до этой минуты закрывала глаза. «Боже правый, я его люблю! Я его по-настоящему люблю. И если я скажу всего одно слово, он будет моим!»

И все-таки она медлила.

— Это не из-за вчерашнего? Вы делаете мне предложение только из-за того, что вчера вечером нас увидели вдвоем? Потому что если причина в этом…

— То наш брак становится еще более разумным. — Его рука переместилась ей на спину, и он начал гладить ее медленно и нежно, так что ей захотелось выгнуться под его рукой словно кошечка. — Со мной ты будешь счастлива, Габриэла. Ты ведь знаешь, что я смогу это сделать, если ты мне это позволишь. Разреши мне сделать счастливыми нас обоих.

Крепко прижав ее к себе, он наклонился и припал к ее губам в жарком и чувственном поцелуе. Ее мысли разлетелись, как это всегда бывало, когда он к ней прикасался, а дыхание стало частым и неровным.

— Выходи за меня замуж, дорогая, — прошептал он у самых ее губ. — Скажи, что будешь моей!

«Ах, как я этого хочу! — подумала она. — Принадлежать тебе — и никому другому!»

После приезда в Лондон она познакомилась со многими мужчинами из светского общества, и некоторые из них оказались весьма привлекательными. Но никто, ни один из них, не мог сравниться с Энтони Блэком, герцогом Уайвёрном, ни внешностью, ни манерой держаться, ни характером. Он обладал всеми теми качествами, которые она больше всего ценила в мужчинах: умом, великодушием и отвагой. И, что чуть ли не важнее, способностью смотреть на мир с улыбкой, никогда не относясь ни к кому и ни к чему (включая и себя самого) чересчур серьезно.

Он говорил о счастье, о ее счастье и его собственном. Но ведь это же должно означать, что он питает к ней хоть немного любви? Габриэла знала, что существуют такие мужчины, которые просто не в состоянии выражать вслух даже самые глубокие и сильные свои чувства. Возможно, он относится к их числу и пытается показать ей то, чего не может заставить себя высказать.

— Ну что? — спросил он, усеивая ее губы нежными поцелуями. — Каким будет твой ответ?

— Да! — объявила она. — Я отвечу «да». Я выйду за тебя замуж!

На секунду он отстранился, и его глаза стали такими темными и глубокими, какими она их еще ни разу не видела. И на самом дне этих синих омутов промелькнуло удовлетворение — и еще какое-то чувство, которого она так и не поняла.

А потом у нее вообще не осталось времени ни на какие мысли: он целовал ее с жаркой, жадной страстью, уже не скрывая желания. Она цеплялась за его плечи, отвечая на его страсть настолько, насколько позволяла ей неопытность. Застонав, она открыла губы шире, чтобы впустить его язык, который кружил и дразнил, наполняя ее томлением и отчаянным желанием чего-то большего. Раздвинув ноги, он поставил ее между ними, снова дав почувствовать открытую силу его желания. Она выгнулась, теряя над собой всякий контроль и обвивая руками его шею.

Он как раз положил руку ей на грудь, так что ее сосок моментально набух под его пальцами, когда послышался звук открывающейся двери. Габриэла не обратила на это никакого внимания: она была целиком поглощена дивными ощущениями, наполнявшими ее тело, чтобы к чему-то прислушиваться.

— Не будь ты моим другом, я бы вызвал тебя на дуэль! — объявил мужской голос за его спиной громко и жестко. — Но, если подумать, я готов сделать исключение на этот раз, поскольку считалось, что ты ее оберегаешь, а не сам берешь то, что хочешь. Отпусти ее!

Тони на секунду застыл, но его руки еще крепче сжали Габриэлу. Медленно он прервал поцелуй, бережно повернув ее так, что она осталась стоять в его объятиях, но уже не перед ним, а рядом. Только после этого он посмотрел на вошедшего. Бросив взгляд из-под смущенно опущенных ресниц, Габриэла испугалась, увидев выражение лица своего дяди.

— Бессовестный негодяй! — бросил Рейф. — Мне следовало знать, что тебя нельзя подпускать к ней, — с тем же успехом я мог поручить цыпленка голодному волку! Ты не удержался, чтобы ее не потрогать!

— Да, оказалось, что я не могу удержаться, — отозвался Тони. — Но тут имеются смягчающие обстоятельства, если тебя это интересует.

— Что меня может интересовать? Как ты соблазнил невинную девушку? Я уже вчера понял, что что-то происходит. Если бы я не доверял тебе, то заподозрил бы и раньше.

— Заподозрил что? — мелодично поинтересовалась Джулианна, проскальзывая мимо него в гостиную. — Что происходит? — Она замерла, увидев, что Тони обнимает стоящую рядом с ним Габриэлу. — А, наверное, можно не спрашивать!

— Совершенно верно, я их застал, — подтвердил Рейф. — Можно сказать, на месте преступления.

Тони выгнул бровь.

— Вряд ли можно так говорить, поскольку у нас с Габриэлой даже ни одного шнурка на туфлях не развязано.

— На вас вскоре не осталось бы и половины одежды, если судить по тому, что я успел увидеть!

Габриэла почувствовала, что щеки у нее вспыхнули, несмотря на то, что им с Тони нечего было стыдиться.

— Полно, Рейф, — успокаивающе проговорила Джулианна, прикасаясь к локтю мужа. — Все не может быть настолько ужасно. Почему бы тебе не дать им возможность объясниться?

— Что они могут объяснить? Что они могут сказать такого, чего бы я не видел собственными глазами? И почему ты их защищаешь? Ты про это знала?

— Нет, определенно не знала, — ответила она. — Но подозрения у меня были.

— И ты ничего не сказала? — Рейф оскорбленно посмотрел на нее, опасно стискивая зубы. — Об этом мы еще поговорим, мадам.

Джулианна небрежно отмахнулась:

— Нечего говорить со мной таким тоном и называть меня «мадам», Рейф Пендрагон. Я поступала так, как считала правильным, потому что знала, что ты будешь реагировать именно так, как сделал сейчас. Ну что, Габриэла и Тони, что вы можете сказать в свою защиту?

— Да, — прорычал Рейф, скрещивая руки на груди, — какое у вас может быть оправдание?

— Гм… Знаешь, рядом с этой бурей наше объявление как-то блекнет и тускнеет, правда, дорогая? — лениво проговорил Тони, обращаясь к Габриэле. — Но полагаю, что нам лучше все-таки им сказать.