5. Кабинет, офицер за столом, Махно на стуле.

— Вы не просто бежали от террора. Вы перешли границу суверенного государства как вооруженная группа, организованная, с оружием в руках. Каковы ваши цели?

— Какие тут цели… Жизнь спасти. А с оружием — как же без оружия, далеко не уйдешь. А при встрече мы его сдали, как положено по вашему порядку.

— Чем вы занимались на русской стороне?

— Боролись с властью большевиков за свободную Украину.

— Все так говорят. — Офицер пишет протокол. — Придется задержаться у нас до выяснения обстоятельств.

6. Концентрационный лагерь — то есть именно лагерь, где сконцентрированы люди определенной принадлежности и по какой-то причине. Несколько бараков, старые палатки, шалаши. Колючая проволока по периметру, скучающие часовые на угловых вышках.

Мужчины бродят группами, сидят на земле, играют в затертые карты, маются от скуки. Отдельный барак для женщин, есть даже несколько детей.

Кислым варевом тянет от кухни. Белая тряпка с красным крестом болтается над медпунктом, там нансеновская миссия.

— Зимой мы здесь сдохнем, — говорит Махно.

— Да скоро выйдем, — успокаивает вечный оптимист Задов.

— Не нравятся мне руманешти. — Галя трогает округлившийся живот.

7. Уже стемнело. Галя подходит к вышке и тихо зовет наверх:

— Эй! Э-эй?

Свешивается часовой, щурясь.

— Золото, — говорит Галя. — Водка есть? Сало есть? — Вынимает из ушей сережки и протягивает на ладони.

Часовой спускается и протягивает руку сквозь жидко натянутую (а куда денутся-то?) колючую проволоку. Сзади из темноты высовывается рука и слегка придушивает его.

Белея кальсонами, связанный и с кляпом во рту, он остается под кустом подальше.

8. Двое румынских стражников, угрюмых, деловитых и на удивление молчаливых, дают в ухо боязливому румынскому крестьянину, выводят лошадь, запрягают в телегу и уезжают в темноту.

9. Две телеги несутся по темной дороге со всей возможной скоростью, мягко прыгая на песчаных колдобинах. Полтора десятка человек не могут сдержать шуточек, держась друг за друга и понукая лошадок:

— Вот у смены будут глаза, когда его под кустом найдут!

— А шо, батько, не наведаться ли к какому боярину в гости вот так?

— В Румынии красных нет, можно и пошуровать!

— Точно! А у Ленина с Троцким еще денег взять — на мировую революцию!

10. День, лесок, овражек, костер. На деревянных вертелах жарят большие куски мяса, жадно едят.

— Зъилы коняку… бедолага… А ничего, мягкая, молода была…

— А где Левка делся?

Из зарослей выходит Задов с бутылкой самогона:

— Выпьем за свободу, батько! Пока не за мировую, так хоть за нашу!

— Ты где горилку взял?

— Где-где. Где всегда. Добровольная реквизиция.

Махно хватает винтовку:

— Ты что, всех нас решил в тюрьму?!

— Батько! Стой! Пошутил, ну! Серебряна табакерка у меня была. Ну, поменял. Выпить захотелось, давно тут сидим, ну!

Бутыль по кругу, выпили, закусили. Так Левка еще и табак с газеткой достал, развернув тряпицу: тоже выменял. Задымили в блаженстве:

— Не, хлопцы, жизнь вже не кончена. Мир — он большой!

10. Ночью тихо переходят границу, пригнувшись пересекают поле, по пояс в воде через ручей… Окрики и звук погони с румынской стороны. Гулко бьют в ту сторону две винтовки, взятые у лагерных стражников.

— Не сунутся… Руманешти воевать не любят!

— Давай быстрей до Польши, хлопци!

11. В корчме Махно трясет кисет над ладонью, и оттуда падает последний червонец.

— Хозяин!

Гуляют махновцы последнюю гульбу.

— За то, что живы!

Встают тихо:

— За всех, кого нет!

— Да, хлопцы, всех так сразу не помянешь…

— Все, что могли, мы сделали, — говорит Задов, пьет и стучит кружкой об стол.

— Так, — соглашается Махно. — А с другой стороны, все, что могли, мы еще не сделали. Не сделали! — бешено говорит он.

12. Прощаются на улице.

— В работники всегда можно наняться, — говорит один.

— Батрачить, конечно, не сладко. Но и умирать не всегда охота.

— Потихоньку сапожничать можно, шорником, опять же.

— Да бросьте вы, хлопцы! Польша армию укрепляет, бойцы всегда нужны. Дело привычное. Они, говорят, солдат хорошо содержат.

— Да хто тэбэ возьме?

— Да документы всегда купить или сделать можно! А они много Украины и Беларуси заняли, так что украинцем польску армию не удивишь.

— А я, может, в Одессу вернусь, — говорит Задов. — Одесса большая, родни-друзей было много, уцелел же кто-то. Сховают. А там поглядим. А документы на Молдаванке куплю, уж там всегда…

12. Городок, площадь, булыжник, муниципалитет, польский красно-белый флаг с орлом, костел.

В душном помещении, заполненном галдящими просителями и переселенцами, Махно с Галей стоят в очереди к чиновнику. В руках у них заполненные заявления, на лицах — покорная тоска эмигрантов.

13. Кабинет, офицер за столом, Махно сидит на стуле — стандартный интерьер. Офицер вертит в руках заявление Махно и еще какие-то бумаги.

— Мещанин Гродненской губернии Масюк Никифор Ильин, — читает он и поднимает взгляд. — А вот другая версия: «Из концентрационного лагеря Фалешты для перемещенных лиц»… так, ладно, вот здесь: «При нелегальном переходе границы вел огонь по пограничной страже»… Нет, сразу вот: «Особо опасный преступник Махно Нестор Иван, широко известный на территории Советской России как батько Махно, руководитель бандитских отрядов…» Ну, короче, вы меня поняли. А вот и фотография, где вы с длинными волосами. Вы плохо подстрижены.

14. Махно стоит в тюремной камере под окном и смотрит сквозь решетку на луну в вырезах облаков. Он словно к чему-то прислушивается.

15. А в тюремной больнице рожает Галя, заходясь в крике, акушерка принимает младенца, шлепает, показывает изможденной Гале девочку.

16. Через несколько дней в больничной палате доброохотливая медсестра объясняет Гале:

— Здесь порядки свободные, не то, что ты мне рассказывала про Россию. Хватит, натерпелись под ними. Тем более что вы украинцы, а Украина — часть Великой Польши, так что вы свои, это хорошо. Я тебе твою одежду принесу, и ты на прогулке делай вид, что как будто на свидание к кому пришла. К женщинам каким-нибудь пристройся — и выходи со двора с ними. Женщина с младенцем — обычно даже пропуск не спрашивают на выходе.