Интересно, догадается он, что это не просто чья-то дурацкая шутка? Конечно, глупо… но Лидии страстно хотелось дать понять этим двоим, что она тут была, что она знает о них!

Они ведь оба убеждены, что их делишки сохранены в тайне. Ну так пусть повертятся, греховодники!

Лидия замерла. Какие странные слова… Как будто и не она это подумала! Чудилось, кто-то в ухо шепнул: «Пусть повертятся, греховодники!»

Кажется, она их где-то слышала раньше. Нет, она их читала. В одной из заметок Маршевой… которая на самом деле никакая не Маршева!

Лидия со всех ног бросилась вниз, выскочила на темное крыльцо, осмотрелась, выбежала из двора и осмотрелась опять.

Видимо, серый «Вольво» с номером 592 принадлежал все же не Табунову, потому что его тут не было. А тот, другой, с табличками «Перегон», наверное, и вовсе не имел отношения к делу, потому что его не было тоже.

Из одного старого дневника

Оркестр мигом смолк. На всех лицах разочарование смешалось со страхом. Ни о каких танцах и помышлять никто больше не хотел. Дамы рыдали, а пуще всех – Самородовы. Жалели бедных и добродушных Деминых все, но когда стали известны некоторые подробности трагедии, к жалости примешался ужас. Оказывается, исправник, двое Деминых, муж и жена, на днях приехавшая к ним в гости племянница, которая тоже была приглашена на бал, и двое старых слуг, жившие с ними в одном доме (прочие помещались на отшибе) были убиты точно таким же жестоким и бесчеловечным образом, как и незабвенный Корней Петрович Великанов! Все они стали жертвами волка-оборотня, перервавшего им горла ужасными клыками… и оставившего кругом отпечатки коровьих копыт.

Сама не знаю почему, но когда я услышала о гибели этой совершенно незнакомой мне девушки, слезы так и хлынули из глаз. В этом было что-то невыносимо роковое и несправедливое. Девушка приехала навестить дядю и тетушку, она мечтала побывать на нашем балу, возможно, приготовила для этого самый нарядный туалет, лелеяла какие-то мечты, и вдруг ее настигла смерть как раз в ту ночь, когда, возможно, ей снился вихрь вальса, в котором ее закружит галантный кавалер!

Кое-как мне удалось унять слезы.

Я огляделась. Нелепость роскошных нарядов сделалась вдруг просто вопиющей! Конечно, никто не знал, что веселье обернется трагедией, однако яркие краски резали мои глаза и оскорбляли душу. Очень хотелось уйти и поскорей переодеться. А потом броситься к Алексу и обнять его… я ведь так полюбила его, что не только я ему, но и он мне служил теперь утехой в трудные минуты жизни!

И все-таки я не могла уйти. Наверное, стыдно признаться, что меня удерживало любопытство? Но не только! Ведь и я сама лишь чудом не погибла столь же ужасно, как Демины и их племянница, они были для меня как бы товарищи по несчастью. Оттого я сочла себя вправе остаться в своем уголке и наблюдать.

В доме началась суматоха. Некоторые гости, особенно ближайшие соседи, хотели отправиться по домам, поскольку было еще вполне светло. Некоторые намеревались все же остаться ночевать в Заярском, потому что сейчас на людей наводила страх не только темнота, но и сумерки, которые непременно застигнут в дороге даже тех, кто пустится в путь тотчас же.

Впрочем, не все опустили руки и впали в ступор. Вокруг помощника исправника немедленно собрались Иван Сергеевич, господин Данилов и господин Самородов. Они жаждали каких-то действий, а главное – помочь изловить убийц.

– Нельзя ли нам немедленно, верхами, отправиться в Демино? – предложил господин Данилов. – Мы все охотники. У всех есть отличные своры, псы, натасканные брать след. Мы вполне можем направить их по следам злодеев, вернувшихся в свое логово!

– В доме все залито кровью, – угрюмо отозвался помощник исправника. – К тому же там сначала побывали слуги, пришедшие утром из флигеля, а потом стражники, которые приехали с господином исправником, однако ночевали в деревеньке и ничего не слышали. Затоптали все, что могли.

– Оставь эту затею с собаками, Григорий Васильевич, – с тяжким вздохом поддакнул Самородов. – Они не пойдут туда, где все кровью залито. К тому же этот запах слуги да стражники на своих сапогах по всей округе уже разнесли. След нужно было брать немедленно, как только обнаружили преступление!

– Да, – кивнул господин Данилов. – Вы правы, Самойла Ильич… Сейчас бессмысленно! Однако когда я в прошлый раз советовал пустить собак по следу, это вовсе не было бессмысленно. Но меня никто из вас и слушать не стал. Не догоним да не догоним, погубим в лесу собак да погубим… Ох, как мне жаль, что я голову потерял, когда Глашенька моя погибла! Кабы в тот день по следу догадался свору послать, возможно, уже нашли бы злодеев! И погубленных душ больше не было бы!

Он отвернулся от мужчин, и неожиданно мы встретились взглядами. Это был миг… но этот миг перевернул мне душу. Я внезапно поняла, что все мои мысли о Данилове как о разбойном, злодейском оборотне были сущей глупостью! Он глубоко страдал после гибели жены, винил себя в ее кончине – хотя вовсе не был в ней виновен.

Сердце мое дрогнуло от жалости к нему, и, кажется, он уловил промельк глубокого сочувствия в моем взгляде, потому что глаза его стали удивленными… он посмотрел на меня со странным, озадачивающим вниманием… потом моргнул и отвернулся.

А я все смотрела и смотрела на него и думала о его словах: «Однако когда я в прошлый раз советовал пустить собак по следу, это вовсе не было бессмысленно. Но меня никто из вас и слушать не стал. Не догоним да не догоним, погубим в лесу собак да погубим…»

«В прошлый раз»… Не о том ли нападении, жертвой которого стал Корней Петрович Великанов и чуть не стала я, говорил Данилов? После этого мы не слышали о нападениях оборотней до нынешнего дня. Значит, он предлагал пустить собак по следу разбойников, а прочие не согласились? Странно… И особенно странно, что не согласился господин Чужанин. Ладно Самородов, он к этому делу отношения не имеет, на него, его добро и близких оборотни не покушались, но уж Иван-то Сергеевич, казалось бы, должен более прочих быть заинтересован в том, чтобы отыскать тех, кто украл принадлежащие ему деньги!

Вдруг я ощутила чей-то взгляд, направленный на себя. Тяжелый и недобрый…

Я повернула голову и увидела, что на меня смотрит Иван Сергеевич. Смотрит со странным, незнакомым выражением – столь возмущенным и оскорбленным, что у меня снова задрожало сердце.

Боже мой, подумала я, да уж не заметил ли он нашу с Даниловым затянувшуюся переглядку? Уж не решил ли, что я смотрю на Григория Васильевича неотрывно, потому что пленилась им? Не ревность ли горит во взоре Ивана Сергеевича?! Но ведь ревность – обычная спутница любви, так говорится во всех романах, которые я читала, а главное, что этому учит нас Шекспир!

Неужто Иван Сергеевич в меня влюблен? Неужто он ревнует? Неужто ему тяжко и мучительно от того, что я смотрела в глаза Данилову, а тот смотрел в мои глаза, и вид при этом имел такой, словно чем-то поражен в самое сердце? Что, если Иван Сергеевич заподозрил, будто и Данилов мною пленен, а о его обаянии и привлекательности для женского пола я уже наслышана?