Разве Платон мог забыть, что именно сказал ему Гриша. Ведь это было вчера.

Но Прегер стиснул зубы до занывших желваков и не ответил.

— Я жду, — выдержав паузу, он смерил Селиванова взглядом и остался стоять.

Чёрт бы тебя побрал, Гриша! Чёрт бы тебя побрал!

А вечер так хорошо начинался…

Прегер приехал, когда гости уже начали собираться. Приехал с похмелья, с головной болью, со свежевскрытой раной в груди, но с чувством какого-то болезненного вдохновения. Когда как в Питере: то хочется кофе и поэзии, то — из Авроры пострелять и побежать куда-то с матросами.

Это совсем не свойственное ему томленье и ожидание чего-то большего, волнующего, играло с ним дурную шутку — среди юных гостей Божены ему всё время мерещилась Яна.

Прегер обернулся, беседуя со знакомым: показалось, она мелькнула в толпе.

Янка!

Прострелило так, что он чуть не выкрикнул её имя вслух.

В висках загудело. Во рту пересохло. Пульс пошёл на взлёт. Он взволнованно всматривался в толпу, провожая глазами то одно светлое пятно, то другое.

Напрасно.

Платон выдохнул, понимая несостоятельность своих надежд, выпил до дна шампанское, что держал в руке, и взял новый бокал у официанта.

Это не может быть она. Здесь? Откуда? — успокаивал он себя.

Но глаза упрямо искали её силуэт. Светлые волосы. Тонкий профиль.

И в груди упрямо ныло.

— Платон! — поприветствовал его Леслав.

Его новая подруга выглядела страшнее прежней, но Прегер ему даже позавидовал. Не тому, какие страшные бабы на него вешались, а тому, что красавцу-поляку было плевать на измены жены, ещё когда Рита наставляла рога ему, и сейчас его не перекашивало от отвращения, когда он видел её призывно покачивающиеся бёдра.

Не сказать, чтобы Прегера перекашивало, но пройдя за эти две недели «отрицание», «гнев» и «торг». После вчерашних откровений Ильи Зарецкого, а потом разговора с Селивановым, Платон был на грани депрессии.

Но, приехав на праздник, он ещё торговался:

«Пожалуйста, пусть это будет Янка, — уговаривал он кого-то ответственного за чудеса в этом мире, глядя как приподнимает плечи, демонстрируя гостям не столько удивление, сколько ямку между грудей, его шалава-жена. — И я даже снизойду до «поговорить» с этой блядью. И, может, даже отдам ей что-нибудь ненужное без-воз-мез-дно, — прогнусавил он мысленно, — то есть даром».

Её неприлично проступающие сквозь ткань соски на дне рождения ребёнка смотрелись, как минимум, вульгарно, как максимум, неуместно. И Прегер точно знал, что не только лифчика на ней нет — она даже одевалась как пионер, что «всегда готов»: никаких брюк — только платья и юбки, никаких колготок — только чулки. Но сейчас эти подробности её тела, что Платон знал наизусть и безошибочно угадывал под одеждой, вызывали нестерпимое желание трахнуть кого угодно, только не Риту.

Где этот чёртов Селиванов? Неужели до сих пор дрыхнет?

Проводив глазами бывшую жену, что, явно с облегчением отделавшись от гостей, переместилась поближе к столу с напитками, Прегер посмотрел на экран телефона: Григорий до сих пор был не на связи.

Вот именно тогда, когда был ему так нужен!

Вчера Платон приехал к засранцу поговорить о его выходке, увольнении, работе, сестре, самосуде, что он устроил, обо всём, что услышал и что о нём думал. Обо всём, что так хотелось рассказать, а как выяснилось, кроме Селиванова было и некому.

Они поговорили по душам и, как водится, нажрались…

— А я всё же был прав, Гриша: может, не все бабы продажные стервы, но любую можно купить, — подперев рукой голову, рассматривал Платон виски на дне стакана. — Любить по-настоящему умеют только мужики.

— Это почему же? — хмыкнул Селиванов.

— Потому что мы никогда не спрашиваем: а вы на какой машине ездите? А сколько зарабатываете? А квартира это у вас своя или снимаете? — передразнивал он писклявым голосом.

— Это кто ж тебе такие вопросы задавал, Прегер? Если только кто-то совсем ленивый. Первая же ссылка в любом поисковике по твоей фамилии отправляет в список «Форбс». А там и так всё понятно на какой машине ты ездишь. На машине с водителем. Или ты молодость решил вспомнить?

Платон посмотрел на него укоризненно.

— А-а-а! Понял! — кивнул Селиванов. — У тебя же проблема: Янка взяла деньги.

— Янка, Янка, — вздохнул пьяненький Прегер, допил виски, сморщился, стукнул донышком пустого стакана об стол. — Да, Гриша, взяла. И ты бы точно проспорил.

— Поэтому я с тобой никогда и не спорю, амиго, что ты всегда прав. А если не прав, смотри пункт первый. Но тут ты редкий раз ошибся.

— Ошибся? Нет, амиго, — хмыкнул Прегер. — Хотя, честно говоря, очень верил в то, что ты сказал. Что она не такая.

— А тебе не всё равно, Платон? Такая. Не такая. Трахнул девочку? Отвёл душу? Доволен? — скривился Селиванов. — Ну и она не в обиде. Забудь!

Платон отвалился к спинке стула и потёр лицо.

— Не могу.

— В смысле? — подозрительно прищурился Гриша.

— В самом прямом. Зацепила она меня, пиздец. Сдыхаю по ней.

Селиванов молча взял бутылку. Горлышко стукнуло о бокал. Янтарная жидкость, булькая, наполнила его доверху.

— И?!

— Что «и-и-и»? — усмехнулся Прегер.

— Что делать будешь? — развёл руками Селиванов

— Ничего, — пожал плечами Прегер.

— В смысле будешь молча сдыхать и всё?

— Ну не век же оно будет болеть. Отпустит когда-нибудь.

— А если нет? У меня вот не отболело до сих пор. А прошло… — он мысленно пытался посчитать, но потом махнул рукой, — …много лет. Но не отболело.

Прегер болезненно скривился, давая понять, что всё, закроем тему.

Но Селиванов не сдался:

— Что-то я не пойму, Платон, — заставил он на себя посмотреть. — Неужели это только потому, что она взяла деньги? Ну а если бы не взяла? Не пришла? Что бы ты сделал?

— Не знаю, — пожал плечами Прегер. — Пригласил бы куда-нибудь. В ресторан. В кино. Хер его знает, куда обычно приглашают. У меня с этим всегда было сложно. Я никогда девочкам не нравился. Романтика — это не про меня.

— Да на хуй эту романтику, — в сердцах толкнул стакан Гриша. — Дело разве в ней. Ну поухаживал бы ты, конфетки-букетики, а потом всё равно затащил бы в койку. Ты, считай, сразу и затащил. И дальше что? Давай только честно, а?

— Честно? Да просто бы её никуда не отпустил. Я словно по живому её от себя отрывал, когда она утром уезжала. Как деревце, вросшее корнями в скалу. Такая она моя!

— А она?

Прегер уронил голову на руки.

— Словно ждала, что я её остановлю. Но, может, мне показалось.

Воцарившаяся тишина явно требовала или